Долли

Екатерина и Елизавета Михайловна просто, искренне, радушно встретили Александра. Оживленный разговор не покидал гостиной за все время его присутствия. А Долли не отрываясь разглядывала его. Он бесспорно походил на свою царственную бабку. Он был красив. Но красота его могла н нравиться и не нравиться. Его развитые плечи, очевидная физическая сила странно сочетались с женственностью, мягкостью, изысканностью движений. Ноги, обтянутые рейтузами, безупречны по форме, руки изящны. Светлые пушистые, как у ребенка, волосы уже поредели на макушке. Белокожее, с женским румянцем лицо, с мягкими чертами и светлыми баками, было приветливо. И только в губах, почти девических, и в светлых ласковых глазах иногда появлялось выражение твердости, граничащей с жестокостью.

Мать много рассказывала Долли об Александре Павловиче. Она утверждала, что сын знал о заговоре против отца и о том, какую смерть готовили ему. Он и страдал, по ее заключению, и торопил заговорщиков, прикрываясь необходимостью спасать Россию.

В душе Елизавета Михайловна не могла простить императору его отношения к Кутузову.

— Мне кажется, царь во всем двуличен. В нем уживаются два человека, противоположные друг другу. Поэтому ему тяжело порой, — сказала она дочерям после его ухода.

Провожая царя, Долли успела назвать ему день, когда дома не будет матери и сестры и она с утра до вечера станет ждать его.

Царь улыбнулся и в полупоклоне склонил голову.

На этот раз, когда они встретились наедине, Долли чувствовала свою полную власть над Александром.

Ей вспомнилось его последнее письмо:

По окончании маневров мне нужно уехать, потому что в Царском Селе меня ждут другие занятия. К тому же я Вас слишком люблю, чтобы таким образом привлекать к Вам все взгляды, что неминуемо случилось бы, если бы я явился здесь, где я и шагу не могу ступить без сопровождения адъютанта, ординарцев...

Он говорил в этом письме о любви. Он хотел быть с нею наедине. Что же он, император всероссийский, робеет, как мальчишка!

— А вы, Александр Павлович, в прошлом письме своем признались псе же мне и любви! Что-то вынудило вас написать то, чего нет на самом деле? Вас разве не интересует мое отношение к вам?

Александр поднялся с дивана, на котором сидел в отдалении от Долли, сделал несколько шагов к ней и остановился в своей излюбленной позе, прижав левую руку к груди и глядя сверху вниз на графиню, одетую в черное платье с красной живой розой у широкого пояса и такой же розой в черных, как смоль, волосах, сказал:

— Я знаю, Долли, что вы меня тоже любите. Я это чувствую по всему. И я счастлив вашей любовью. Когда после невероятно длительного дня я заканчиваю дела и ухожу в свою спальню, меня осеняет мысль, что сейчас произойдет что-то прекрасное, радостное. Я ложусь в постель, закрываю глаза и вижу черную головку с живой розой в волосах. Вижу не по возрасту умные глаза, не по-женски умные, моя Сивилла Флорентийская. И в глазах этих я читаю тоже любовь, может, совсем короткую, как те дни, которые осталось вам провести в Петербурге.

Он подошел еще ближе, опустился на одно колено, взял ее руки и ладонями приложил к своему лицу.

— Ну, предскажите, Сивилла Флорентийская, мое будущее?

Но он тут же отвел ее руки, встал, отошел и снова сел в отдалении на диван.

Долли еще не опомнилась от этой мгновенной, такой необычной ласки его. Сердце ее бешено колотилось и замирало. Что это: боязнь, что войдет кто-то непрошеный, поглядит, как император всероссийский стоит на коленях перед ней? Боязнь за нее, потому что он действительно любит ее?

Наконец она справилась с волнением. И, глядя поверх его головы, сказала:

— Вы странный человек, Александр Павлович. Любой мужчина, а тем более царь, находясь наедине с женщиной, которую, как он говорит, любит и знает, правда не спрашивая ее, что и она его любит, попытался бы хотя бы ощутить на своем лице ее дыхание, почувствовать тепло ее плеч... Вы странный человек, Александр... В вас действительно уживаются два противоположных человека. И будущее ваше я вижу тоже странным, необычным для царя великой державы...

Александр побледнел. В это время часы пробили десять.

Он встал.

— Пора. Я занял много времени, предназначенного важному делу.

Он подошел к Долли и совсем неожиданно, может быть даже чуть грубовато, поднял ее, обнял. И тихо прикоснулся к ее губам.

Мать и сестра видели, что Долли влюбилась, что она не в себе. Но обе молчали.

И она сама сказала им:

— Не пугайтесь. Это платоническая любовь. Она скоро кончится. Эта влюбленная дружба. Александр Первый не от мира сего.

Она помчалась в Царское Село, чтобы увидеть его. Но его там не было.

Ночью она читала, нет, вернее, изучала его письмо: