Долли

— Толстой объясняет это так же, как и народные предания: очень походил на Александра. Всем поведением своим невольно выдавал себя за человека, привыкшего к высокому положению. Несмотря на набожность, никогда не говел, чтобы на исповеди не сказать, кто он. А главное, после смерти нашли за иконами записки, где он описывает свою жизнь.

Неожиданно Долли прервала Григория, протянула ему руку:

— До завтра. Встретимся у меня. Побегу читать Толстого.

Григорий усмехнулся. Пошел было, но остановился и смотрел вслед Долли, пока она не скрылась в подъезде многоэтажного дома.

Григорий в первый раз пришел в дом к Долли Кутузовой. Ее мать была преподавательницей литературы в одной из школ Москвы, и Григорий немного побаивался ее: не стала бы она, как это часто любят учителя, наводящими вопросами определять степень его культуры.

Но мать Долли, женщина средних лет, на которую походила дочь и высоким ростом, и лицом, и манерами, только поздоровалась с Григорием и ушла в другую комнату.

«Вероятно, будет проверять тетради», — подумал Григории. и на мгновение ему представилась эта женщина с заплетенной косой, уложенной на затылке в узел, приколоты и шпильками, в черной шали с яркими цветами, наброшенной на худые плечи, и открытыми по локоть руками. Она надела очки, села за письменный стол. Перед ней гора тетрадей с ученическими сочинениями, и она проверяет их.

Но вскоре из ее комнаты донеслись звуки музыки: то ли радио включили, то ли телевизор. И Григорий подумал, что вряд ли под музыку ей удастся углубиться в сочинения ребят. Тут ведь надо ухо держать востро: мало ли какие идеи приходят в головы старшеклассникам?

А о Долли он подумал: «Вот, наконец, девушка, которая мне нравится по-настоящему».

Прежде всего они перешли на «ты». А затем, естественно, завязался разговор о старце Федоре Кузьмиче.

— Я же ничего не знала. Все это для меня так неожиданно, — говорила Долли, — но я пока еще ничему не верю. Я должна достать сочинения историка Шильдера, на которого ссылается Лев Толстой. Поговорить с учеными. Почему нигде в печати никогда не говорится об этом?

— А кому это надо, Долли? Не все ли равно: умер Александр царем в Таганроге или старцем Федором Кузьмичем на заимке Хромова в Сибири? Будь это правдой, то он как царь расписался в собственном бессилии. Он не родился царем. Царями рождались не многие: Петр, Иоанн Грозный, Екатерина в какой-то мере. И все. У остальных не было никаких данных руководить государством. Таким был и Александр. Многие сибиряки верили и верят, что старец Федор Кузьмич — Александр I. Верил в это и Лев Толстой. Он и сам в конце жизни ушел из того мира, который тяготил его, и ему был понятен строй мыслей и переживаний Александра. Царь был верующим. Эпоха была другая, другие взгляды на жизнь. Ты говоришь, что в печати ничего не было об этом. Было, Долли. Издавалась в 1891 году в Петербурге брошюра: «Сказание о жизни и подвигах великого раба Божия, старца Федора Кузьмича, подвизавшегося в пределах Томской губернии с тысяча восемьсот тридцать седьмого года по тысяча восемьсот шестьдесят четвертый год». Третье издание этой брошюры вышло в Москве в 1894 году. К сказанию приложены два портрета Федора Кузьмича, вид его кельи и образец почерка. Печатались эти брошюры и за границей.

— Красиво! — с улыбкой сказала Долли.

— Ну ты можешь не верить, как не верит большинство. А я верю, что он ушел из мира. И ничего особенного в этом не вижу. Я с детства знал этот факт, как почти все сибиряки.

Григорий сидел на диване и смотрел на стол, где на черном цветастом подносе с приятным монотонным гулом закипал электрический самовар.

— Гриша, почему ты все же решил стать военным? — помолчав, спросила Долли и, откинувшись на спинку стула, ждала затянувшийся ответ.

Он молчал дольше, чем положено. Наконец заговорил медленно и сосредоточенно.

— Наш Пушкин был бесконечно предан своему отечеству. Он говорил, что далеко не восторгается всем, что видит вокруг себя, но ни за что на свете не хотел бы для себя другого отечества и другой истории предков. И Пушкин всю свою жизнь увлеченно служил своему отечеству. Вспомни, Долли, как любили свое отечество и друзья Пушкина — Жуковский, Тургенев. Оно было для них священным. Для меня оно тоже священно. И сейчас, когда в мире так неспокойно, когда есть еще безумцы, пытающиеся вспять повернуть историю, я должен охранять свое отечество. Надеть на себя шинель мне кажется самым верным. — Григорий помолчал немного и добавил: —Наверное, в выборе моей профессии имело значение и то, что я рос в военной среде. Отец — полковник. Дед и бабушка погибли в Великую Отечественную войну.

Гул самовара на столе изменился, стал мягче. Над крышкой заиграл легкий пар. Долли пригласила Григория к столу и, обратившись в сторону закрытой двери, из-за которой доносилась довольно бодрая музыка, сказала громко:

— Мамочка, иди пить чай!

Ирина Евгеньевна не заставила себя долго ждать. Музыка смолкла. Дверь открылась, и мать Долли вышла к столу.

«Ну вот сейчас начнется», — ощутил Григорий в себе беспокойство школьника.