Долог век, да недолговечно счастье

- Ну, Хосе, тебе как будто предстоит жеребьевка? - начал Хуан Луис.

На лице бедного козопаса изобразился ужас.

- Понимаешь, отец отказался меня выкупить, - чуть не плача, ответил он. - И на что батюшке столько денег?

- Разве у старика есть деньги? - спросил Хуан Луис.

- А то как же! Унций сто, а то и побольше. Ведь он весь барыш в золото превращает. А как помер дедушка, отец получил свою долю в чистом золоте.

- Где же он его припрятал? - не унимался охотник.

- Отцу невдомек, что я знаю, он меня дураком считает. Но я все-таки знаю! - расхохотался Хосе. - Доподлинно знаю! Как-то ночью батюшка думал, что он один, и выкопал ямку в полу под стенкой, у изголовья кровати. Положил в ямку деньги, а сверху прикрыл кирпичом, замазал и побелил. Теперь разве что колдун тайник разыщет. Так вот, раз отец не хочет меня выручить, я задам лататы. Башмаки износят, а меня не найдут.

- Только не вздумай бежать, Хосе, - откликнулся цирюльник. - Ну куда ты спрячешься? Тебя непременно найдут и отправят в каталажку, а оттуда - ружье в руки и в солдаты. Знаешь, мне ведь тоже жребий тянуть и если вытяну, придется в армию идти. Лбом стену не прошибешь. Зато потом, попозже, может представиться случай для побега.

Лицо пастуха просияло, когда он услышал, что Хуану Луису предстоит такая же печальная участь.

- А ты меня возьмешь с собой, когда побежишь? - спросил он.

- Ладно, - согласился цирюльник, - только обещай молчать, как пень. Обещаешь?

- Клянусь памятью матери! - воскликнул козопас.

Наступил день жеребьевки. И цирюльник и сын корчмаря - оба вытянули жребий и в числе других отправились в Севилью. Как и следовало ожидать, Хосе целиком подпал под власть Хуана Луиса, который совсем заездил его. Прошло несколько месяцев, и цирюльник решил бежать; он тщательно обдумал план, но только в последнюю минуту посвятил в него Хосе.

Итак, они бежали вдвоем по направлению к Хересу и, не доходя до города, углубились в Альгарскне горы. К вечеру оба беглеца изрядно устали и проголодались. Хуан Луис послал Хосе попросить хлеба у знакомых пастухов, что тот и выполнил, слепо повинуясь товарищу.

- Когда стемнеет, - наказывал Хуан Луис, - и некого будет бояться, тебе надо пойти домой, рассказать все отцу и попросить у него денег, чтобы добраться до Гибралтара; там мы будем в безопасности, а работа для нас всегда найдется.

Но когда стемнело, Хуан Луис решил, что сам пойдет вместо Хосе; ему скорее удастся уговорить старика помочь сыну в беде, а Хосе своим появлением, пожалуй, только рассердит отца. От правившись в путь, Хуан Луис вскоре, однако, вернулся и попросил у Хосе наваху - на тот случай, если ему придется отбиваться от собаки корчмаря; кроме ножа, он взял у Хосе платок, чтобы повязать голову. Хосе охотно дал приятелю и наваху и платок.

Спустя час Хуан Луис вернулся. Будь козопас посмышленее, он обратил бы внимание, каким изменившимся голосом принялся Хуан Луис рассказывать, что отец был неумолим и только с трудом согласился послать сыну его старую пастушескую одежду. Пусть же Хосе бистро переоденется и скроется в глубине гор: за ними наряжена погоня; и для большей безопасности им следует разойтись, - он, Хуан Луис, отправится в Португалию, где думает найти приют.

Над горами Ронды занялся розовый, напоенный ароматами день; так распускается свежий бутон на розовом кусте. Все вокруг пробуждалось, щебетали птицы, мычали коровы; в чистом воздухе разносился звон бубенцов, вливаясь в общую симфонию природы, - это запрягал лошадей и с благоговением крестился земледелец, готовясь приступить к тяжелому труду - сбору урожая в поле. Каждый крестьянин ждет не дождется, когда же наконец наступит великий день жатвы святого дара божия, хлеба насущного, молить о котором научил нас господь.

Дядюшка Бернардо с легким сердцем шел своей обычной твердой поступью к винограднику, где он нанялся сторожем; подойдя к корчме своего приятеля, он подивился, что ворота открыты настежь.

- Раненько поднялся старик. Что ж, я рад - как видно, у него сегодня ничего не болит.

Бернардо заглянул на кухню, - она была пуста.

- Старина! - громко крикнул Бернардо; но никто не отозвался, только послышался жалобный вой собаки.

Дядюшка Бернардо, как истый испанец, оставался невозмутимым при всех обстоятельствах - ни страх, ни иные переживания не имели над ним власти, все явления он воспринимал разумом в виде ясных и определенных понятий и не признавал смутных предчувствий, которые так часто предвосхищают и преувеличивают события. Но на этот раз впечатление заброшенности и могильная тишина, нарушаемая леденящим душу воем собаки, подействовали на него угнетающе. Он замер на месте и невольно огляделся.