Долой оружие!

– Впрочем – продолжал он – это сюда не относится. Император не поручал мне главного начальства над войском, а потому я не ответствен за тактические неудачи. Пускай наши генералы оправдываются, как знают, перед государем и своей собственной совестью; мы же, офицеры и войско, исполнили свой долг: нам велели драться, и мы дрались. Ах, тут невольно чувствуешь необыкновенный подъем духа; ум окрыляется высокими порывами… Уж одно напряженное ожидание момента, когда столкнешься с врагом и будет подан сигнал начинать битву!… Это сознание, что в данную минуту разыгрывается историческое событие, гордая радость при мысли о собственном бесстрашии перед лицом смерти, которая грозить со всех сторон, могучая, таинственная, и с которой вступаешь в борьбу, не бледнее, как подобает мужчине…

– Те же речи, что и у бедняги Готфрида Тессов, – прошептал Фридрих, – но и то правда – одна и та же школа.

Между тем, Конрад продолжал:

– Сердце бьется сильнее, кровь кипит, чувствуешь необъятный восторг, рвешься скорее в битву, в сердце загорается яростная ненависть к врагу и в то же время горячая любовь к отчизне, которой он угрожает. Тут уж только бы дорваться до неприятеля да начать его крошить. Руки так и ходят сами собою, любо-дорого! В сражении чувствуешь, будто бы тебя перенесли в иной мир, не похожий на тот, в котором ты вырос; здесь все: и чувства, и понятия вывернуты на изнанку. Свою и чужую жизнь не ставишь ни в грош, убийство становится долгом. Только честь, геройство, безграничное самопожертвование ясно стоять у тебя перед глазами, а все другие понятия тускнеют и теряются в хаосе. Пороховой дым, крики сражающихся… голова идет кругом. Скажу вам, это ни с чем несравнимое состояние! Разве только охота на тигров или львов может вдохновить так человека, когда стоишь против разъяренного дикого зверя и…

– Да, – перебил Фридрих, – бой на смерть с заклятым врагом, горячее, томительное и гордое желание победить его, возбуждает в нас сладострастье – pardon, тетя Мари! – Ведь и все, что поддерживает жизнь или передает ее дальше, природа соединила с наслаждением, чтобы обеспечить тем подчинение своим законам. До тех пор, пока человеку угрожали враги – двуногие и четвероногие – и он был в состоянии жить только под условием их истребления, битва была для него отрадой. Если же нас, культурных людей, охватывает в бою восторженное чувство, это не более, как проявление атавизма, пробуждение первобытного зверства. И вот для того, чтобы теперь, когда в Европе перевелись дикие и хищные звери, нам не лишиться наслаждения удовлетворять свои зверские инстинкты, мы и создаем себе врагов искусственным путем. Нам говорят: стройтесь в ряды; видите: у вас синие мундиры, а у тех, которые стоят напротив – красные; когда хлопнут три раза в ладоши, люди в красных мундирах, обратятся для вас в тигров, а вы, синие мундиры, также сделаетесь для них дикими зверями. Итак, слушайте команду: раз, два, три – трубы подают сигнал штурма, барабаны бьют наступление – марш вперед. Пожирайте друг друга, рвите в клочки! Когда же десять тысяч, а не то, при теперешней численности войска, и сто тысяч мнимых тигров под оглушительный вой сладострастья, с великим наслаждением пожрут друг друга под каким-нибудь X-дорфом, сейчас на страницы истории заносится славное X-дорфское сражение. Потом распорядители представления соберутся вокруг зеленого стола где-нибудь в X-штадте, урегулируют на географической карте перепутанные пограничные лиши, установят сумму контрибуции и подпишут бумагу, которая будет фигурировать в скрижалях истории под названием Х-штадтского мира. В заключение, они опять хлопнут три раза в ладоши и скажут уцелевшим от взаимного избиения красным и синим мундирам: "обнимитесь, люди-братья"!

XX.

В наших краях повсюду были расквартированы пруссаки, и теперь наступала очередь Грумица.