Долой оружие!

— Не правда ли, Марта, — сказала мне однажды Роза, наша счастливая невеста, — хотя война и ужасная вещь, но все-таки я должна ее благословлять? Разве без этого похода я была бы так безгранично счастлива, как теперь? Разве мы с Генрихом имели бы случай познакомиться? Да и он не нашел бы такой невесты.

— Ну, хорошо, милая Роза, я готова согласиться с тобою: допустим, что ваше личное счастье уравновешивает жестокое бедствие тысяч людей…

— Тут дело идет не о судьбе отдельных личностей, Марта, но и в общем война приносит громадную выгоду победителю, т. е. целому народу. Вот послушала бы ты, как толкует об этом Генрих; по его словам, Пруссия теперь выросла: в войске ликование, горячая благодарность и любовь к своему вождю, который вел его к победам… Отсюда проистекает большая польза для немецкой цивилизации, торговли или, кажется, он сказал: «благосостояния»… — право, уж я не помню хорошенько… историческая миссия… одним словом, послушай его лучше сама!

— Но почему твой жених толкует о политике, о военных вопросах, а не о вашей взаимной любви? Это было бы гораздо лучше.

— О, мы рассуждаем обо всем, и все у него выходит так прекрасно… Его слова звучат для меня, точно музыка… Я понимаю, что Генрих гордится и радуется, что ему пришлось сражаться за короля и отечество.

— И получить в виде добычи такую прелестную любящую невесту? — добавила я.

Отцу очень нравился будущий зять, да и кому бы не понравился этот красивый, милый юноша? Однако, папа выражал ему симпатию и давал ему свое благословение на брак с нашей Розой со всякими оговорками.

— Я во всех отношениях уважаю вас, как человека, солдата и принца, любезный Рейс, — повторял он не раз и при различных оборотах разговора, — но, как прусскому офицеру, я не могу вам сочувствовать и, несмотря на семейные узы, оставляю за собою право по-прежнему желать следующей войны, в которой Австрия хорошенько отделает вас за свое теперешнее поражение. Политические вопросы не имеют ничего общего с вопросами личными. Мой сын — дай Бог мне дожить до этого — пойдет воевать с пруссаками; я сам, если бы не мой преклонный возраст и если бы императору было угодно назначить меня командовать войском, с удовольствием выступил бы против вашего Вильгельма I, а в особенности проучил бы нахала Бисмарка. Но это не мешает мне однако признавать военные доблести прусской армии и стратегическое искусство ее предводителей. Точно также я найду вполне естественным, если вы, в следующий поход, во главе батальона, броситесь приступом на нашу столицу и велите зажечь дом, в котором живет ваш тесть; короче…

— Короче: путаница чувств является тут безысходной — прервала я однажды подобную рапсодию. — Противоречия и абсурды кишат здесь, как инфузории в капле гнилой воды… Это всегда бывает, когда мы стараемся согласить несогласимые понятия. Ненавидеть целое и любить его части, видеть вещи с общечеловеческой топки зрения — под одним углом, а с точки зрения известной национальности — под другим, это совсем не годится — или одно, или другое. По моему, поведение вождя ботокудов гораздо логичнее; он, по крайней мере, искренно ненавидит представителей другого племени, он даже не думает о них, как об индивидуумах, испытывая только одно пламенное желание скальпировать их.

— Но, Марта, дитя мое, такие дикие чувства не согласуются с нашим современным развитием и с гуманностью нашей культуры.

— Скажи лучше, что состояние нашей культуры не подходит к дикому варварству, перешедшему к нам от диких племен. Но пока мы не стряхнем с себя этого варварства, т. е. воинственного духа, наша хваленая гуманность не дойдет до разумного проявления. Вот ты сейчас уверял принца Генриха, что любишь его, как будущего зятя, а как пруссака ненавидишь; уважаешь, как человека, а, как офицера, терпеть не можешь; охотно даешь ему свое благословение и в то же время предоставляешь ему право, в случае надобности, стрелять по тебе. Ну, сознайся, милый отец, разве это разумные речи?

— А, что ты сказала? Я не понял ни слова…

Он опять прикинулся тугим на ухо, чтоб выйти из затруднения.

XXIII

Через несколько дней в Грумице опять водворилась тишина. Квартировавшие у нас офицеры должны были отправиться в другое место, а Конрада потребовали в полк. Лори Грисбах и министр уехали еще раньше.

Свадьба обеих моих сестер была отложена до октября, они обе должны были венчаться в один и тот же день в Грумице. Принц Генрих хотел выйти в отставку, что ему было легко осуществить после славного похода и полученного повышения по службе. Молодой человек собирался отдыхать на лаврах в своих богатых поместьях. Прощание обеих влюбленных пар вышло грустное, но вместе с тем и счастливое. Они обещали ежедневно писать друг другу, и несомненная перспектива близкого счастья сглаживала горе разлуки.