Долой оружие!

Это был несколько утомительный, но на некоторое время очень приятный образ жизни. Предпочитая иметь свой собственный уголок, мы наняли маленький меблированный отель в квартале Елисейских полей, где могли вполне прилично принимать по временам своих многочисленных знакомых, от которых ежедневно получали приглашения то на вечер, то на званый обед, то на бал. Представленные нашим посланником к тюльерийскому двору, мы были приглашены на целую зиму на понедельники императрицы; кроме того, нам были открыты дома всех посланников, как и салоны принцессы Матильды, герцогини де-Муши, королевы Изабеллы испанской и т. д. Мы также познакомились с крупными литераторами, но с величайшим из них, конечно, нет, так как он — я подразумеваю Виктора Гюго — жиль в изгнании. Но мы встречались с Ренаном, обоими Дюма: отцом и сыном, с Октавом Фелье, с Жорж-Занд, Арсеном Гуссэ и другими. У последнего мы присутствовали однажды на маскараде, когда автор «Великосветских дам» давал в своем роскошном маленьком отеле, в авеню Фридланд, свои венецианские праздники; настоящие великосветские дамы под прикрытием маски имели обыкновение показываться здесь вблизи «маленьких дам», известных актрис и т. д., блиставших своими бриллиантами и остроумной веселостью.

Мы также очень любили посещать театры, проводя по крайней мере три вечера в неделю то в итальянской опере, где Аделина Патти — только что помолвленная с маркизом де-Ко — очаровывала слушателей, то в Theatre Francais или в одном из бульварных театриков, чтобы полюбоваться Гортензией Шнейдер в роли герцогини Герольштейнской и другими опереточными и водевильными знаменитостями. Замечательно, как в этом вихре блеска и удовольствий изменяются взгляды на вещи; как этот, в сущности, маленький «большой свет» начинает вам казаться чем-то необыкновенно важным, а установленные им законы элегантности и «шика» (тогда еще было в ходу слово «chic») становится для вас обязательными. Занимать в театре какое-нибудь менее значительное место, чем ложа авансцены, появиться в Булонском лесу в экипаже, запряжка которого не была бы безукоризненной, ехать на придворный бал, не имея платья от Ворта, заплаченного 2.000 франков, сесть за обед (Madame la baronne est servie…) даже при отсутствии гостей без того, чтобы внушительный, важный maitre d`hotel и несколько лакеев не подавали вам тончайших блюд и благороднейших вин — все подобные вещи начинают уже казаться неприятным лишением.

И как легко, как легко может случиться, когда вас захватит колесом такого существования, что вы сосредоточите все помыслы и чувства на этом, в сущности, пустом и бессмысленном препровождении времени, что вы забудете принимать участие в жизни настоящего света с его широким простором — я подразумеваю здесь вселенную — да забудете и о состоянии собственного внутреннего мирка, т. е. вашего семейного счастья. Пожалуй, так случилось бы и со мною, но от этого предохранил меня Фридрих. Он не дал водовороту парижской haute-vie увлечь и поглотить себя. Ради света, в котором мы вращались, он не забыл ни вселенной, ни семейного очага. Мы ежедневно посвящали утренние часы чтению и семье, и таким образом ухитрялись, пользуясь удовольствиями, лелеять свое семейное счастье.

К нам, австрийцам, в Париже питали большую симпатию. В политических разговорах часто упоминался «revanche de Sadowa» таким уверенным тоном, как будто года через два пруссакам непременно предстояло поплатиться за нанесенное нам поражение. Точно, вообще, таким путем можно что-нибудь поправить! Если удары можно загладить не иначе, как другими ударами, тогда этому и конца не будет. Парижане воображали между тем, что они не могут высказать нам ничего более приятного и лестного, как это воспоминание о мщении за Садову, к которому уже относились теперь, как к чему-то исторически обоснованному, обеспечивающему европейское равновесие и подготовленному тонкими политико-дипломатическими махинациями. Так как мой муж был военным и участвовал в богемском походе, то наши новые друзья нимало не сомневались, что это доставит нам величайшее удовольствие. Потасовка пруссакам при первом удобном случае представляла, по их мнению, социально-педагогическую необходимость; притом же дело тут выйдет несерьезное, безо всякой трагической окраски… просто, маленький урок чересчур зазнавшимся нахалам. Для этой цели пожалуй будет совершенно довольно кнута, висящего наготове на стенке: если задорный сосед опять заартачится, то ведь его предупреждали, что по нем прогуляется этот кнут в виде «revanche de Sadowa».