Долой оружие!

— Хотя бы даже один день! Нельзя принудить человека, хотя бы один день, нести службу, которая ему, быть может, ненавистна, так как в этот день он должен отречься от своих убеждений, казаться не тем, что он есть, ревностно исполнять то, что он презирает, — короче ему приходится лгать, а я прежде всего желаю воспитать своего сына в духе правдивости.

— Тогда ему следовало бы родиться столетиями двумя позднее, моя дорогая, — возразил Фридрих, — безусловно правдивым может быть только безусловно свободный человек, а в наши дни и свободе, и правдивости приходится плохо; по крайней мере, я тем сильнее убеждаюсь в этом, чем больше углубляюсь в науку.

Теперь, в нашем уединении от света, Фридрих вполне располагал досугом и предавался своим занятиям с самым пылким рвением; но как ни нравилась нам наша уединенная жизнь, мы однако решили провести будущую зиму в Париже — только на, этот раз не ради веселья, а с тем, чтобы понемногу подвигаться вперед к избранной нами цели. Хотя при этом у нас не было уверенности чего-нибудь достигнуть, но если уж является малейшая возможность способствовать успеху дела, которое признаешь благороднейшим делом в мире, то для тебя становится обязательным не пренебрегать ни малейшим шансом. Перебирая в своих разговорах воспоминания парижской жизни, мы вспомнили также о плане императора Наполеона предложить державам разоружение. На нем-то и основывались теперь наши надежды и проекты. Роясь в библиотеках, Фридрих случайно напал на мемуары Сюлли, в которых был подробно изложен план мира, придуманный Генрихом IV. Мы намеревались устроить так, чтоб копия этого документа попала в руки императора французов, и вместе с тем хотели попытаться, при помощи своих связей в Австрии и Пруссии, подготовить прусское и австрийское правительства к предложениям французского кабинета. Я могла обратиться с этой целью к содействию министра «Конечно», а Фридрих имел в Берлине родственника, занимавшего важный административный пост и пользовавшегося большим влиянием при дворе.

Между тем, когда наступил декабрь и мы собрались в Париж, у нас случилась беда. Наша бесценная крошка Сильвия серьезно захворала. Мы переживали такие тревожные дни, что решительно забыли обо всем остальном. Само собою разумеется, что и Наполеон III, и Генрих IV отошли на последний план; бедный ребенок был на краю гроба. Но Сильвия не умерла. Две недели спустя, всякая опасность миновала. Врач только запретил нам предпринимать путешествия с нею в зимние холода, вследствие чего мы отложили свой отъезд до марта.

Болезнь малютки и выздоровление — опасность и спасение — страшно потрясли нас обоих и… сблизили еще более, что казалось мне уже невозможным. Но эта общая мучительная тревога перед ужасной грозящей бедою, при чем Фридрих боялся за меня, а я за него, и эти вместе пролитые слезы радости, когда несчастие миновало, сделали то, что наши две души окончательно слились воедино.

VI 1870-71 год

I

Предчувствия? Это пустое слово. Иначе Париж, куда мы прибыли в солнечный мартовский день 1870 года, не произвел бы на меня такого светлого, радостного впечатления. Теперь всем известно, каше ужасы предстояли тогда в близком будущем роскошной столице мира, но я не испытывала ни тени тягостного предчувствия.

Мы заблаговременно наняли, через агента Джона Артура, тот же маленький дворец, в котором жили прошлый год, и были встречены там нашим прошлогодним мэтрдотелем. При проезде через Елисейские поля — это было как раз в часы катанья в Булонском лесу — нам встретилось много старых знакомых, и они обменивались с нами веселыми приветствиями. Маленькие тачки с букетами фиалок, которые в это время года возят по всем парижским улицам, наполняли воздух нежным ароматом, сулившим тысячи весенних наслаждений; лучи солнца искрились и играли всеми цветами радуги в фонтанах Круглой площадки, отражаясь яркими бликами в экипажных фонарях и блестящей сбруе лошадей. Между прочим, мимо нас проехала и прекрасная императрица Евгения в коляске, запряженной a la Daumont; она узнала меня, кивнула головой и сделала приветственный жест рукою.

Бывают моменты, когда отдельный картины и сцепы фотографируются и фотографируются в памяти вместе с сопровождающими их ощущениями и произнесенными в то время словами. «И хорош же этот Париж!» — воскликнул тогда Фридрих. А я радовалась, как дитя, нашему возвращению туда. Если б я знала, что предстоит мне пережить в пышной столице Франции, купавшейся в блеске и веселье! На этот раз мы избегали, как в прошлом году, пускаться в водоворот светских удовольствий, заявив, что не будем принимать приглашений на балы, и уклонялись от парадных приемов. Даже в театр мы ездили гораздо реже, бывая лишь на особенно выдающихся спектаклях; таким образом, нам удавалось проводить вечера большею частью вдвоем или в обществе немногих друзей у себя дома.