Долой оружие!

— Успокойся, мы не настолько честолюбивы, не настолько жадны до новых завоеваний, как тебе кажется. Мы хотим — (т. е. не я хочу: по-моему, непременно следовало бы как можно скорее отвоевать Силезию) — правительство хочет сохранения мира, и оно уже не раз заявляло об этом. Между тем, неслыханный состав нашей действующей армии, что обнаружилось вчера из донесения императору на военном совете, должен внушить решпект остальным державам… Пруссии первой придется прикусить язык и перестать зазнаваться перед Европой… У нас, слава Богу, есть еще о чем поговорить и в шлезвиг-гольштинском вопросе; мы никогда не потерпим, чтобы другое крупное государство чересчур распространило свою власть и взяло перевес над нами в германском союзе. Тут затрагивается уже наша честь, наш престиж, а там — чем дальше в лес, тем больше дров — дело коснется и самого существования Австрии. Ведь вот ты этого совсем не понимаешь! Главная суть в борьбе за гегемонию, за преобладание; крошечный Шлезвиг играет тут последнюю роль — он служить лишь одним предлогом, и при иных обстоятельствах нам можно было бы на него просто наплевать, но теперь наш великолепный военный совет ясно доказал, кому предстоит занять первенствующее место, кто имеет силу предписывать условия соседям: потомки ли мелкого бранденбургского курфюрста, или те, кто происходит от длинного ряда римско-германских императоров! Я считаю мир обеспеченным. Но если другие будут продолжать нагло заноситься перед нами и сделают войну неизбежной, то победа несомненно останется за нами, и новый поход принесет нам неисчислимые выгоды. Для нас такая развязка желательна во всех отношениях, и было бы хорошо…

— Ну да, конечно, ты желаешь этого, отец, а с тобою и весь военный совет! Мне, по крайней мере, приятно, когда люди высказываются откровенно… Уж так гораздо лучше, чем лицемерно уверять народ и сторонников мира, будто бы всякая ваши мероприятия по заготовке оружия и усиления армии предпринимаются с миролюбивыми целями, якобы близкими вашему сердцу. Если уж вы показываете зубы, сжимаете кулаки, то не шепчите при этом нежных слов; если вы дрожите от нетерпения обнажить меч, не делайте вида, будто бы ваша рука из одной предосторожности берется за рукоятку оружия.

Я продолжала говорить в таком же духе дрожащим голосом и с возрастающим волнением. Сбитый с толку отец не возражал мне ничего. Наконец, я не выдержала и разразилась слезами.

XVIII

Наступило время колебания между страхом и надеждою. Сегодня толковали: «мир обеспечен», завтра: «война неизбежна!» Большинство держалось последнего мнения, не потому, чтобы обстоятельства указывали на необходимость кровавой развязки, а на том основании, что если уж раз произнесено слово «война», то как бы долго ни затягивались дипломатические прения, как бы долго ни колебался вопрос то в одну, то в другую сторону, дело все-таки кончится войной — это давно показал нам опыт. Маленькое, незаметное яичко, заключающее в себе «саsus belli», высиживается крайне тщательно до тех пор, пока из него не вылупится чудовище.

Ежедневно заносила я в красные тетрадки последовательные фазы разраставшейся распри и знала тогда, да не забыла и до настоящего времени, как подготовлялась и как разразилась роковая «война 66-го года», без этих заметок в моем дневнике, конечно, я находилась бы в таком же неведении об этом отрывке истории, в каком обретается большинство людей, посреди разыгрывающихся перед ними исторических событий! Обыкновенно большинству населения неизвестно, почему и как наступает война; сначала ее некоторое время ждут, а потом она приходит — вот вам и все. А уже когда она пришла, тогда тем более никто не спрашивает о мелких интересах и разногласиях, которые ее вызвали; тут каждый занят крупными событиями, совершающимися в военное время. Но вот война миновала; тогда большинство людей помнит только пережитые им ужасы, тревоги, опасения, понесенные потери или же полученные выгоды, триумфы, но о политических причинах, вызвавших кампанию, больше не вспоминают. В исторических сочинениях и очерках, появляющихся после каждого похода под заглавием в роде следующего: «Война такого-то года с исторической и стратегической точки зрения», перечисляются все мотивы международной распри и все перипетии похода; кого это интересует, тот может почерпнуть здесь нужные сведения, в памяти же народа недавнее происшествие перестает жить. Точно так же, через каких-нибудь два-три года, изглаживаются и чувства ненависти и досады, и народный энтузиазм, и жажда победы над врагом, с которыми население приветствует начало войны, из-за чего наступающую кампанию громко величают «популярною».