Долой стыд

Проклятый пакт от двадцать третьего августа! До него они были вынуждены большую часть времени и энергии тратить на вражду с государством. Урегулирование дало им возможность всерьёз взяться за граждан. На заводы они, разумеется, не пошли – а кто пошёл, написал истерические манифесты о непригодности родного народа к демократии, – но интеллигенция оказалась в их полной власти.

На гуманитарных факультетах царит атмосфера ментального насилия. В либеральных СМИ дисциплина как в тюрьме. Работников бюджетной сферы, после того как те возвращаются с полупринудительных митингов в поддержку власти, вынуждают рассказывать в соцсетях, насколько эти митинги были принудительны. Если оружие госструктур – клевета, увольнение и Уголовный кодекс, оружие Демократического Контроля – клевета, бойкот и травля. В другой жизни мы думали, что страшно – это когда людей убивают на улицах или увозят на чёрных машинах в ночь и неизвестность. Страшно – это когда тебе с улыбкой пожимают руку и никто не верит, что именно сейчас тебя убили и увезли.

Как бы там ни было, с Нестором у меня не сложилось.

Он знает, что я его не только ненавижу, но и боюсь до усрачки. Он смотрит на меня своими снулыми глазами. Он говорит, что не хочет проблем. А кто хочет проблем? Кто бегает по улицам и кричит: эй, проблемы, ау?! Каждый раз, приходя за отчётом, он норовит получить заодно полноценный сеанс – у Нестора маленькое всё, кроме комплексов, – и, само собой, не платит ни копейки.

Сегодня у него было отличное настроение, выразившееся в граде насмешек над моими клиентами. Он считал их более убогими, чем он сам, и это его окрыляло. Прошедшись по чужим неврозам, он ощутил себя Люцифером. Ощутив себя Люцифером, он сказал:

– А что, доктор, у вас ведь наверняка есть секретная папочка на майора?

Среди способов самоубийства я никогда не рассматривал вариант «замутить с Нестором».

– Я не наблюдаю кураторов. Папочки нет ни на майора, ни на вас.

– Слабо завести?

– Зачем?

Он развалился в кресле, как можно шире развёл колени и окончательно улетел прочь от реальности.

– Вы не заметили, что обстановка меняется?

– Ну. Куда она меняется?

– Люди больше не хотят мириться с насилием и ложью. Их недовольство растёт, а протест кристаллизуется.

Не первый год, подумал я. Растёт себе и растёт. Кристаллизуется и кристаллизуется.

– Кстати, доктор, я кое-что проверил. Почему вы не состоите ни в каких социальных сетях?

– Потому что у меня есть освобождение.

– Гэбэшник выхлопотал?

– Вы хотите его шантажировать?

Нестор надулся. Малыш Нестор из тех людей, которые не выносят, когда вещи называют прямыми именами.

– Такие методы мы не используем. А если в самом крайнем случае используем, то лишь по отношению к тем, кто сам виноват. Этот майор, я не сомневаюсь, давно вынудил вас доносить на меня.

Это было правдой, но я загадочно и томно улыбнулся. Скажи я ему, что для майора его досье такая же рутина, как и всё остальное, Нестор взбеленится. Это же он, Нестор, с его секретами и богатым внутренним миром; все разведки мира стоят в очереди, чтобы краешком глаза заглянуть в его сны.

– Вам кошмары сниться перестали?

Ему снится один и тот же сон – но вовсе не те красочные ужасы, о которых он мне повествует. Про ужасы пусть заливает кому-нибудь другому.

– Снятся. Но я, представьте, справляюсь.

– Ну вот так я майору и доложу.

– Ох, придёт день, – сказал Нестор.

«Когда живые позавидуют мертвецам».

От Нестора я настолько устал, что закинулся, хлебнул из фляжки и заснул прямо в кресле. Внеплановый звонок в дверь меня разбудил, приснившись. В моём сне не было никакого звонка – только исполненный ужаса вопль и автоматная очередь. От такого, как правило, просыпаешься.

Могу сказать одно: если бы я не открыл сегодня, он бы пришёл завтра, и послезавтра, и на следующей неделе. Психи приходят и приходят, пока не впустишь.

Этот был настоящий проблемный. А настоящие ко мне не ходили. Ко мне ходили с трусами и исполненным сомнений феминизмом, пятьдесят оттенков никакого.

У настоящего проблемного нет желания разговаривать – с кем бы то ни было. Объяснять – что бы то ни было. Если у такого появляется желание встать с дивана, то он идёт – если встал настолько, чтобы пойти, – в ближайший магазин за бухлом, а не к «доктору».

– Я не пью, – неожиданно сказал он.

– Совсем?

– Совсем.

Ну точно. Доподлинный, реальный псих.

Я посмотрел на его ботинки и пришёл в окончательное замешательство. Это были ботинки, которые родились и провели свою жизнь в черте бедности. К психотерапевтам и частным детективам бедные люди не обращаются. Да им и ни к чему. У них всё по-другому.

– На самом деле, доктор, – сказал он задушевно, – проблема не у меня. Проблема у вас.

Упс. Приплыли.

– Удостоверение покажите, – хмуро сказал я.

– Вы меня не поняли. – Он сжал кулаки. – Я не из этих шакалов. – Посмотрел на правый кулак. – И не из других. Мне вообще плевать.

– Не хочу вас провоцировать, но тогда и я, наверное, смогу, как бы это выразиться, плюнуть.

Если бы я выбрал психиатрию, за стеной бы сейчас сидели санитары. Мои славные парни в шапочках.