Долой стыд

– Вы приняли мои слова за угрозу. Я не очень хорошо выражаю свои мысли. То есть хорошо, но так, что их понимают превратно.

Ладно. Начнём сызнова.

– Кто вы такой?

– Никто.

– Но как-то называть вас нужно?

– Мы можем называть меня пациент, – сказал он, подумав. – Или пациент номер такой-то.

– Это у психиатров пациенты номер такие-то. – «Ну почему, почему я не выбрал психиатрию».

– Вам обязательно меня оформлять?

Нет такой защиты, которую невозможно взломать, и это касается всего, замков и компьютеров. Поэтому все свои записи я веду на бумаге, а бумаги храню в сейфе – и тому, кто захочет с ними ознакомиться, по меньшей мере придётся тащиться на Фонтанку, 118-бис, и вскрывать офис, кабинет и сейф в кабинете. Да! пусть приходят и потеют, прислушиваясь к скрипам и шорохам. Гадают, сработала ли сигнализация.

Я стал его разглядывать. Совсем старик, за семьдесят, – но крепкий и бодрый. Правильно. Сумасшедшие живут долго. Чего им, собственно говоря, не жить.

– У меня есть накопления, – сказал он. – И я буду доплачивать сверх тарифа за анонимность. Так можно?

– Нет, так нельзя.

– Или я, например, подкараулю вашу клиентку – ту, которая на «тойоте», – и расскажу ей, кто её на самом деле обворовал. Не делайте такие глаза. Я долго следил.

Вот бы у кого поучиться шантажу Нестору и всем прочим. В первую секунду я обомлел, во вторую – уцепился за слово «обворовать». Главного он не знал.

– Договорились, вы – мой клиент. Без оформления. Полтора тарифа. И хочу напомнить, что шантажисты долго не живут.

– Мне так и так недолго осталось, – резонно сказал он. – Вы придумали мне имя?

Едва я успел его выпроводить, заявился майор.

От майора я никогда не ждал неприятностей и не делал их ему. У него были трое детей от двух жён, беременная любовница, неизбывная дума о кредитах и единственная цель в жизни: после отставки выйти на хорошее, спокойное и хлебное место. Он забирал отчёты – не думаю, что он их хотя бы пролистывал, – задавал дежурные вопросы и думал о своём. Мы отлично ладили. Время от времени я подсовывал ему таблетки. Я никак не ожидал, что наше сотрудничество прервётся.

Его забирали в Москву на повышение. Поговорив с ним пять минут, я увидел, что майор ошарашен таким поворотом не меньше моего и ехать, в глубине души, никуда не хочет.

– Ну, вы могли бы отказаться.

– Отказаться от повышения? – Он замолчал, сражённый величием открывающейся перспективы. – Как ты себе это представляешь?

Верно. Никак.

– Нестор был сегодня?

– Был.

Согласно пакту от двадцать третьего августа госбезопасность и силы защиты демократических ценностей соблюдают нейтралитет. Они поделили – очень приблизительно – сферы влияния и, при всей взаимной ненависти, проводят в жизнь принцип невмешательства.

– Чего хотел?

– Досье на вас собрать.

– Наконец-то раскачался. Ну помоги ему, пусть собирает.

– …На кого?

– Не на меня же. На преемника. Проконсультируешься с ним, когда придёт.

Я хотел спросить, кого мне ждать, но воздержался. Мне всегда казалось, что майор выставляет мне положительную оценку за каждый незаданный вопрос.

Тем не менее он ждал, что я ему что-то скажу, попрощаюсь. Он был местный, как и я, с бабушкой-блокадницей, телами родных в братской могиле Кировского завода и в бесчисленных могилах Ленинградского фронта, с крейсером «Аврора», с Дворцом пионеров и всеми остальными дворцами, конными памятниками на продуваемых ветром площадях, розовым, фиолетовым февральским небом над дворцами, площадями и набережными, с закатами и салютами, бледными на их фоне, с нашей ленью, если уж не подобрать другого слова, чем-то упрямым и задумчивым на дне всех движений, с нашими ленью, смятением и заворожённостью… как страшна нам Москва!..

– Ну а вы сами, майор? Сеансик не хотите?

– Нам не положено.

Ещё как положено, только, конечно, с собственными, конторскими, психологами. К посторонним им ходить нельзя, а своим они врут и вообще спасаются как могут.

Я пытался дать майору понять, что мне доверять можно, но не преуспел. Действительно, с какой стати?

Слово за слово, и рабочий день подошёл к концу. Я прибрался, закрыл замки-засовы, включил сигнализацию и во дворе, со своего крылечка, покурил. (Не трубку.) Дворик был чистый, тихий, неправильной формы, с газоном посреди – может быть, задуманным как средство борьбы с парковкой. Очень тихий, очень загадочный дворик; ему отчётливо не хватало фонтана, хотя в самой воде недостатка не было: с дождями изо дня в день, она хлестала из водосточных труб и барабанила по крышам и жестяным навесам над спусками в подвал. Я любил стоять, смотреть и ждать, когда же дождь наконец сменится снегом. В прошлом году это произошло в феврале.

Двор. Дождь. Куда дальше? Некуда мне идти. Уж не домой ли?

Вор

Товарищ майор, вряд ли вы помните 14 октября 1982 года так же хорошо, как я. Может быть – или даже скорее всего? – не помните вовсе. Это был прекрасный осенний день.