Долой стыд

Практика, конечно, имеет за пазухой свои сюрпризы, чтобы показать в нужный момент всем зарвавшимся, мечтателям и неженкам нежелательность иных желаний — и Уголовный кодекс тут совсем ни при чём, — но даже если бы я разговаривал не с идиотом, мне было бы трудно объяснить, где я вижу ошибку. Наверное, порочна сама идея создать регламент? Иногда, чтобы оставаться человеком, нужно делать выбор в пользу «хочу», иногда — в пользу «должен», причём порою — отвечая на один и тот же вопрос. Так это всё сложно... так, я бы сказал, зыбко...

— Скоро вам станет не до капризов, доктор, — сказал Нестор, радуясь. — Слышали про люстрацию?

— У меня частная лавочка, а люстрация — на госслужбе.

— Все так думают. Только госслужбой занимаются наши стратегические партнёры — и неизвестно, когда начнут.

— И вы решили начать первыми? И с кого же?

— С общественно важных позиций. Знаете, учителя, журналисты, работники культуры. Работников культуры давно пора встряхнуть, писателей в особенности.

— А писателей вы разве ещё не поделили? Со стратегическими партнёрами?

— Если бы всё было так просто. Они же в половине случаев сами не знают, с кем они, — поделишь на глазок, а потом начинаются недоразумения. Такое сочинит, что у самого волосы дыбом.

— Ничего не поделаешь. Психология художника соткана из противоречий.

— Как у плечевых у них психология.

— Ну это уже поклёп.

На писателях пакт от двадцать третьего августа никак не сказался — при условии что это были именно писатели, а не полюбившие литературу журналисты. (Какое-то поветрие: журналист кушать не сможет, пока не напишет Роман. Нестор и его «раскалённый страстью член» тоже готовят себя к чему-то большому.)

— И разве вы не должны уважать свободу творчества?

— Никому я не должен ничего! — предсказуемо завопил мой дурачок. — Это ещё что за привилегии!

При всей их незначительности, при микроскопических тиражах традиционное отечественное уважение к Писателю никуда не делось. Структуры по умолчанию считают их ничейной землёй, небогатой, не слишком даже полезной, не слишком годной, но... заколдованной, что ли.

— И как, если взять техническую сторону вопроса, вы их люстрируете? Бумагу отберёте?

— Издательства можно штрафовать. На обложках можно ставить штамп «Не прошёл сертификацию». Или «Не прошла».

— А сами они пусть носят жёлтую звезду.

— А сами они пусть внятно заявят свою позицию!

Он был чугунный, непробиваемый, но всё же осёкся. Может быть, вспомнил свои рассказики. Позицию они безусловно заявляли.

— Ох, — сказал я почти дружески. — Нестор, Нестор.

Дождь меня встретил как добрый друг — топтался во дворе и вот кинулся навстречу. Всё, всё мокрое: жизнь, асфальт, последние листья, скамейка, на которой, как я заметил, любит сидеть мой безумный старик. Заявляется за час до назначенного времени и сидит. Ну что мне, гнать его, выходить с палкой? Я успешно скрыл его визиты от всех, даже от собственной картотеки.

Сейчас слишком сыро и для него. А я, если бы можно было остаться в какой-то погоде навечно, выбрал бы эту.

ВОР

Музей Державина, товарищ майор, малопосещаемое место. На тот случай, если вы умерли или находитесь за пределами родины без возможности или желания вернуться, спешу сообщить, что квартал кардинально изменился. Теперь здесь опрятно. И небедно тоже; а за вход в Польский садик нужно платить. Сам сад не узнать, и вынужден шепнуть вам на ухо, что таким он мне нравится больше.

Всю свою жизнь я страдал от соседства с людьми, которые пришли бы в ярость, скажи им, что на посещение парков нужно раскошеливаться, и в то же время безотчётно презирающими всё бесплатное, как будто они родились в уверенности, что бесплатное создано для того, чтобы всячески там гадить. Сейчас те люди во многом сменились людьми, которые и раскошеливаются, и гадят, но сюда, на задворки центра, ходит близживущая чистая публика, и она косится уже на меня. Я стараюсь избегать их взглядов: не бываю здесь по выходным и предпочитаю плохую погоду. Мостик через канавку, ротонда, амфитеатр, аккуратные группки молодых деревьев — всё здесь такое крошечное, в идеальном соотношении размера и покоя.