Долой стыд

Очень даже сказала, подумал я, и не удивительно, что теперь отпираешься. Врущий человек, если он говорит много, не может не проговориться. Его спасает только невнимательность слушателей. Но если слушатель сидит цепкий и сосредоточенный, и с кипой записей, которые он время от времени просматривает и осмысляет... о, такой выведет лгуна на чистую воду.

Не в стиле ретивого следователя. Это Крыса может в своём кабинете уличать и трясти протоколом, хотя и он так не делает. Какой смысл ткнуть свидетеля носом: вот же вы сами сказали такого-то числа полгода назад, — если тот немедленно завопит, что его вынудили, что его неправильно поняли, что все эти показания — фальсификация. Тем более завопит Соня.

— Ладно, — сказал я, — ошибся. Так и когда это на самом деле было?

Настроившийся на битву человек оказывается немного дезориентирован, когда с ним никто не бьётся. Он весь такой сам в броне плюс на танке, а вокруг вдруг пляж и рекламная съёмка «Баунти». И даже танку понятно, кто в такой ситуации выглядит дураком.

— Ну, допустим, у папы в девяносто первом были проблемы, — сказала она осторожно. — Но он выкрутился. Сжёг партбилет, конечно. И сделал заявление, что не поддерживает... то есть наоборот, поддерживает... Кого надо — поддерживает, кого не надо — нет. Неужели вы не понимаете, насколько мне неприятно об этом говорить?

— Ну а потом?

— А потом он просто исчез.

— Как это исчез?

— А как люди исчезали в девяностые? Вышел из дома и не вернулся.

— Но он не просто какой-то человек. Он действующий сотрудник... Он был действующий?

Соня уже раскаивалась, что дала вовлечь себя в этот разговор, и её красивое, без возраста, лицо застыло. (Чёрта с два Соня Кройц позволит себе лишнюю гримасу, улыбку. Гримасы, улыбки — проводники морщин.) Если я продолжу давить, она просто нагромоздит очередную гору лжи.

— Соня, мне нужно трудоустроить дизайнера по интерьерам.

— Педик?

— Нет.

— Симпатичный?

— Это девушка.

— А... Так бы и говорили. Ваша девушка?

— Не в том смысле, но да. Моя.

Это наглое невнятное заявление привело её в хорошее расположение духа. Мы расстались полностью примирённые, и уже через пару дней я смог снабдить Мусю контактами потенциальных заказчиков. Люди в Сонином кругу постоянно что-то делают со своей жилплощадью, не в состоянии остановиться, но поскольку этот невроз одобрен духом времени, Минздрав одобряет его также.

Проклятье, должен же я был хоть что-то сделать.

А потом пришёл Крыса.

Он пришёл ко мне на Фонтанку, средь бела дня, с парадного (он же единственный) входа — по одному этому можно было понять, насколько всё разболталось без Штыка и летело, на лету рассыпаясь, в пропасть. Он чудом попал в окно между клиентами, и на клиентов, окажись кто-нибудь из них в кабинете, раскинувшийся на кушетке, ему было очевидно наплевать, он не задумался бы выставить их прочь пинками, такой у него был вид.

Я предложил ему стул — он сел. Налил — он выпил.

— Как бы это сказать...

— Скажи хоть как-то.

— Насчёт Штыка.

— Да? 

Он не хотел говорить то, что ему предстояло сказать, и я машинально перешёл в режим работы с клиентами, на тон уверенный, безмятежно холодный. Что-то от горных вершин должно быть в этом холоде, от олимпийских небожителей. Это помогает.

— Насчёт Штыка, — повторил он. — Во-первых, ты знаешь, что специалиста обокрали?

Ещё бы мне этого не знать, подумал я.

— Да, он жаловался. Но как-то туманно, я не вполне понял. Много было денег?

— Денег? При чём тут деньги. Взяли его бумаги. Компромат.

Я не стал бы называть жалкие писульки Станислава Игоревича компроматом.

— Ну так вот, это сделал Штык.

— Какая чушь, — сказал я от всего сердца.

— Нет. Он разослал копии. Перед тем как его сбили.

— ...

— Да. Ну и вот. Я хотел спросить, о чём ты с ним говорил незадолго до того. Я ведь тебя уже спрашивал, ты понимаешь. Это когда я спросил, а ты ответил, что не видел его неделю. Какая неделя, буквально накануне... Из-за чего вы поссорились? Я видел, как вы ссорились. Нет смысла...

«Нет смысла лгать», — хотел сказать он, но не смог выговорить. Мы молчали, недоговаривали — но не лгали друг другу. Никогда раньше.

Я мог сказать Крысе правду, и весело бы это выглядело: я обворовал специалиста, а Штык, получается, обворовал меня. (Спелся с Нестором за моей спиной, грязный пакостник. А я ещё переживал.) Правды я не сказал. Мне было стыдно. (Стыдно быть в его глазах вором; стыдно быть вором обворованным.) Я пошёл по той дорожке, которая неизбежно ведёт в никуда: сказал кое-что.

— Это из-за Нестора. Ты ведь знаешь, у меня два куратора: из ФСБ и Демконтроля. Штык его приглядел... для акции. Я просто пытался объяснить. Я хочу сказать, это было бы слишком опасно — трогать людей, с которыми кто-то из нас тесно связан.

Крыса задумался.

— Нестор? Из ДК? Так я его знаю. — Он встряхнулся. — Ну слава богу, а то я...

Мне стало больно, когда я увидел, с каким облегчением он на меня смотрит. А как бы ты дёрнулся, подумал я, узнай про мои гешефты с Никой, — всё ради нашей, между прочим, святой террористической деятельности. Принудил бы себя подать руку вору?