Долой стыд

— Зачем ему Нестор? — Крыса уже опамятовался и вслух перебирал варианты. — Натравить на Станислава Игоревича Демконтроль? Они и без того... Ты как думаешь, это самодеятельность или кто-то руководит?

Весь он в этом. Человек, для которого всегда было важно правильно подобрать, опрятно, как вещи в шкафу, разложить — мотивы, факты, персонажей. Он делал это с шуточками-издёвками и называл «профессиональной деформацией». Профессиональная деформация, как же. Почему я не выбрал психиатрию.

Как мог, я принял участие в гадании на кофейной гуще. Когда (нескоро) Крыса выдохся, то сказал:

— Его настоящая фамилия — Петров.

— Петров?

— И он не адвокат, а нотариус. Говорят, мутный.

Мы все мутные, подумал я. Петров, надо же.

— И что?

— Я просто прикинул, всё ли мы знаем. Это похоже... Извини, но это выглядит как провокация.

Приехали, подумал я.

— Ты обвиняешь Штыка? В чём? Ведь не он всё затеял.

О человеке, который всё затеял, я боялся даже думать.

— Я тебе говорил, что у нас Имперский разъезд в разработке? Нет, не говорил. Неважно. Важно, что там половина так или иначе стучит. А остальные — координируют с нами свои действия. А если не с нами, то с кем-нибудь ещё вроде нас.

— И ты сравниваешь?

— ...И ты бы на моём месте сравнил. Это как-то само собой выходит.

— То есть вот я, или Граф, или Блондинка... и ты на нас смотришь, прикидываешь...

— Нет. Это не то.

— И если бы Штык не погиб – –

— Если бы Штык не погиб, ничего бы не всплыло. Или всплыло так, что мы уже сегодня сидели бы по камерам.

— Лучше камера, чем твои подозрения.

— Да, пока ты не в ней. Максим, успокойся. Я всего лишь, — он, наверное, хотел сказать «прикидываю», но удержался, — рассуждаю. Теоретически. Ничего пока не случилось. Переждём какое-то время...

— Блондинка едет в Париж, — тупо сообщил я.

— Это он хорошо придумал.

Провожая, я сунул ему в карман пачку таблеток, которые, я знал, он не станет принимать.

ВОР

Последовательность — это то, что труднее всего даётся людям. Последовательность и чувство меры. Последовательность, чувство меры и ясность сознания. Потому что очень легко, товарищ майор, человеку воображать себя последовательным в то самое время, как причуды моды, погоды и пищеварения кидают его из крайности в крайность. Так что нет, я не был удивлён, когда на следующее после нашей с узколицым гражданином эскапады утро проснулся с камнем на сердце.

Последовательность мне изменила, но не ясность сознания. Я горячо сожалел о содеянном и вместе с тем помнил, что ещё вчера безрассудная авантюра казалась мне логичным и необходимым шагом. Между прочим, есть чем похвастаться! Сколько людей на моём месте на голубом глазу заявят, что их неправильно поняли! Что ничего не было! Что, если и было, они тут ни при чём! И в каком-то смысле будут правы: они действительно ни при чём. Это всего лишь Воля в очередной раз ловко обманывает Представление.

(Как я любил Шопенгауэра! Рядом с Шопенгауэром Гегель всегда казался мне каким-то арифмометром. Вы не задавались вопросом, почему философы, при равной или сопоставимой мощи ума, думают по-разному, не говоря уже о том, что приходят к противоположным выводам? Они, например, современники, у них на руках одни и те же факты, в распоряжении — один и тот же инструмент; при этом десятка страниц достаточно, чтобы признать их авторов существами с разных планет. Такого не происходит с учёными, физиками и химиками во всяком случае. Там, где опыт — критерий истины, не так-то легко втиснуть между пламенем и ретортой целеполагание. Относительно математиков у меня есть свои сомнения. А что до историков – –)

О чём угодно, лишь бы не о том, что надо.

Итак, я проснулся, горько сожалея. Случившееся накануне заливал скучный уголовный свет. И это не был рассеивающийся утренний свет раскаяния, похмелья; я знал, что он только наберёт силу, как направленный в лицо луч лампы на допросе у злого следователя. Я всё помнил! У меня не было сил юлить.

Что я должен признать? Я поступил глупо. Глупым в данных обстоятельствах был бы любой поступок человека, который всю жизнь избегал действовать и вот в семьдесят пять лет решился. Лучше бы бордель наконец посетили, дорогой товарищ, всё позора меньше. Так вы думаете? А вы думаете, что я думаю как-то иначе?