Долорес Клейборн

Когда я проснулась, было уже темно. Зазвонил телефон. Я поднялась и на ощупь добралась до гостиной, чтобы взять трубку. Как только я сказала «алло», кто-то — женский голос — произнес:

— Ты не должна была убивать ее. Надеюсь, тебе это понятно. Если закон не накажет тебя, это сделаем мы. Не такая уж ты и ушлая, как думаешь. Мы не хотим жить рядом с убийцей, Долорес Клейборн; по крайней мере пока на острове жив хоть один верующий христианин, чтобы воспрепятствовать этому.

Я была как в дурмане; сначала мне даже показалось, что я сплю. Когда же я поняла, что это не сон, на другом конце провода уже повесили трубку. Я направилась в кухню, намереваясь сварить кофе или достать баночку пива из холодильника, когда телефон зазвонил снова. В этот раз тоже говорила женщина, но уже другая. Она начала сквернословить, и я бросила трубку. Слезы комком застревали у меня в горле, но будь я проклята, если позволила себе расплакаться. Вместо этого я отключила телефон. Я вернулась в кухню и достала пиво, но мне не понравился его вкус, и я вылила содержимое банки в раковину. Я подумала, что единственное, чего я действительно хочу, так это глоточек шотландского виски, но после смерти Джо в доме не было ни капли крепких напитков.

Я налила себе стакан воды и тут поняла, что не могу выносить этого запаха — вода пахла медными монетками, которые какой-то ребенок целый день проносил в своем потном кулачке. Запах напомнил мне о той ночи в зарослях ежевики — как этот же самый запах донесло до меня легкое дуновение ветра, — и это навеяло на меня воспоминания о девчушке в полосатом платьице и с помадой цвета перечной мяты на губах. Я вспомнила и о том, как мне показалось, что женщина, в которую она превратилась, попала в беду. Я подумала о том, что с ней и где она, но я никогда даже не задумывалась, была ли она вообще, если вы, конечно, понимаете, что именно я имею в виду; я знала, что она была. Есть. Я никогда не сомневалась в этом.

Но это не важно; мой ум снова блуждает, а рот плетется за ним, как барашек за своей пастушкой. А я собиралась сказать только, что вода из кухонного крана нисколько не помогла мне — даже парочка кубиков льда не перебьет этот запах меди, — и я скоротала вечер у телевизора, смотря какой-то глупый водевильчик, прихлебывая экзотический напиток из одной из тех баночек, которые у меня всегда были припасены для сынишек-близнецов Джо-младшего в недрах моего холодильника. Я приготовила себе холодный ужин, но у меня пропал аппетит, так что, поковыряв в тарелке, я выбросила все в помойное ведро. Вместо этого я взяла еще одну баночку напитка и уселась в гостиной перед телевизором. Одно шоу уступало место другому, но я не заметила между ними ни малейшей разницы. Наверное, потому, что я не слишком-то вникала в суть происходящего на экране.

Я не пыталась решить, что же буду делать; говорят, что утро вечера мудренее, так как вечером мозг более склонен диктовать плохое. Что бы вы ни решили после захода солнца, девять шансов из десяти, что утром вам придется изменить свое решение. Поэтому я просто сидела, а когда закончились местные новости и началось ночное шоу, я заснула.

Мне приснился сон. Он был о Вере и обо мне, только Вера была такой, какой я впервые увидела ее, когда еще был жив Джо, а все наши дети — как ее, так и мои — были с нами и вертелись поблизости большую часть времени. В моем сне мы убирали посуду — она мыла, а я вытирала. Только делали мы это не в кухне; мы стояли перед маленькой плитой в гостиной моего дома. И это было странно, потому что Вера никогда не была в моем доме — ни разу за всю свою жизнь.

Однако в этом сне она была здесь. Она складывала тарелки в стоявшую на плите пластмассовую миску-не мои старенькие тарелки, а ее чудесный китайский фарфор. Она мыла тарелки, а затем передавала их мне, и каждая выскальзывала у меня из рук и разбивалась о кирпичи, на которых стояла плита. Вера говорила: «Ты должна быть осторожнее, Долорес, потому что когда происходят несчастные случаи, а ты неосторожна, то возникает чертовски много проблем».

Я обещала ей быть осторожной, и я старалась, но и следующая тарелка выскальзывала у меня из рук, и следующая, и следующая.

«А вот это уже нехорошо, — наконец-то произнесла Вера. — Посмотри, что ты натворила!»

Я посмотрела вниз, но вместо осколков тарелок кирпичи были усеяны мелкой крошкой фарфоровых зубов Джо и кусочками камня. «Не передавай мне больше ничего, Вера, — сказала я и расплакалась. — Мне кажется, я не могу больше мыть тарелки. Возможно, я слишком стара, я не знаю, но я не хочу разбить их все, это я знаю».

Однако Вера продолжала передавать мне тарелки, а я продолжала ронять их, — а производимый ими звук, когда они разбивались о кирпичи, становился все громче и, казалось, уходил в глубину, пока не перешел в непрерывный гул. Сразу же я поняла, что сплю, и этот гул не относится к моему сну. Просыпаясь, я так дернулась, что чуть не свалилась с кресла на пол. Раздалось еще несколько таких же гудящих звуков, и теперь я поняла, что это такое — дробовики, ружья.