Долорес Клэйборн

Потом я пошла поглядеть, как там мама. Она все еще сидела на полу, приложив к лицу полотенце, и плакала. Руки ее были прижаты к груди, и это я запомнила лучше всего, не знаю, почему, — как она прижала руки к груди. Я подошла и обняла ее, и она попросила меня пойти к отцу и спросить, не хочет ли он стакан холодного лимонада или пива.

«Только скажи, что пива всего две бутылки, — сказала она. — Если ему нужно больше, пусть сам идет в магазин».

Я пошла и сказала ему, а он ответил, что не хочет пива, но вот стакан лимонада был бы очень кстати. Я отнесла ему лимонад, потом мать подала ужин, и, хотя лицо у нее было еще опухшее от слез, но она напевала что-то под нос, а ночью я слышала из их комнаты скрип пружин, как и в большинство других ночей. Больше мы об этом не вспоминали. Такие вещи назывались тогда «воспитанием» и считались в порядке вещей, и иногда я думаю, что матери и самой хотелось этого, иначе отец такого бы не делал.

Я еще несколько раз видела, как он ее «воспитывал», но тот случай я запомнила лучше всего. Кулаком он ее больше не бил, как Джо меня, но как-то хлестнул ей по ногам мокрым брезентом, а это чертовски больно. Потом на ногах остаются красные полосы и болят целый день, уж я-то знаю.

Теперь это уже не называется «воспитанием» — термин вышел из употребления, и такие отношения тоже, но я выросла с убеждением, что женщин и детей нужно колотить, когда они сбиваются с пути, на который их направил мужчина. Конечно, мне это не очень нравилось, но я долго позволяла Джо распускать руки. Думаю, что я слишком уставала от работы дома и в чужих домах, от детей и от попыток уладить отношения с соседями, испорченные Джо, чтобы думать еще и об этом.

Быть замужем за Джо… тьфу, черт! Что вообще значит «замужем»? Разные браки не похожи друг на друга, и роднит их только одно: изнутри они выглядят не так, как снаружи. Иногда это смешно, иногда страшно, но всегда это не то, каким кажется.

Люди, а может, и мои дети, думали, что Джо был пьяницей и колотил меня, когда напивался. Они думали, что он в конце концов переборщил с этим и я отобрала у него билет. Конечно, Джо пил и ездил иногда на встречи «Анонимных алкоголиков» в Джонспорт, но он был не большим алкоголиком, чем я. Каждые четыре или пять месяцев он надирался до полусмерти с подонками вроде Рика Тибодо или Стиви Брукса — вот они-то и впрямь были алкоголиками, — но остальное время вполне контролировал себя, потому что никогда не допивал бутылку до конца. Ни один алкаш не оставит начатую бутылку, и их интересуют только две вещи: чем заплатить за ту, что в руках, и как достать ту, что еще в небе.

Нет, он не был алкоголиком, но не мешал людям думать и говорить о нем так. Это помогало найти ему работу, особенно летом. Тогда, как и сейчас, много говорили об «Анонимных алкоголиках», которые якобы встали на путь исправления. Как-то Джо не пил целый год — или, по крайней мере, никому не говорил об этом, — и они пригласили его в Джонспорт и премировали тортом и медалью. С тех пор он приходил к дачникам и первым делом говорил им, что он вылечившийся алкоголик. «Если вы из-за этого не возьмете меня на работу, — говорил он, — я не обижусь, но это здорово помогло бы мне. На встречах «Анонимных алкоголиков» нам говорили, что главное лекарство от пьянства — работа».

И после этого он показывал им свою медальку, и, я думаю, пара-тройка из них даже плакали, слушая его трогательный рассказ о том, как он молится Богу всякий раз, когда ему хочется выпить (а это случалось с ним каждые пятнадцать минут). Конечно, все нанимали его, причем на полдоллара или даже на доллар в час дороже, чем они собирались заплатить. Вы, должно быть, думаете, что этот трюк не проходил у него долго, но нет — он работал так много лет, даже здесь, на острове, где все его знали.

По правде, большинство раз, когда Джо бил меня, он был трезв. Когда он напивался, ему было не до меня. Как-то в 60-м или 61-м он пришел домой после того, как помогал Чарли Диспенсьери вытаскивать лодку на берег, и полез в холодильник за кокой. Тут я увидела, что у него лопнули сзади штаны, и рассмеялась. Просто не могла удержаться. Он ничего не сказал, но когда я отвернулась к плите посмотреть капусту — я ее тушила на ужин, — он взял полено у печки и двинул меня им по почкам. Ох, как было больно! Если вас когда-нибудь били по почкам, вы меня поймете. Они сразу становятся такими горячими и тяжелыми, будто готовы взять и выпасть на пол.

Я кое-как нащупала стул и опустилась на него. Если бы стула рядом не было, я бы упала на пол. Так я и сидела там, дожидаясь, пока боль утихнет. Я не плакала, потому что не хотела пугать детей, но слезы все равно текли по моему лицу. Слезы боли не так уж легко удержать.

«Не будешь смеяться надо мной, стерва, — буркнул Джо. Он кинул полено, которым ударил меня, в ящик для дров и уселся читать «Америкэн». — Могла бы научиться этому еще десять лет назад».