Долорес Клэйборн

Мы стояли там, глядя на дорожку воды, бегущую за паромом. Солнце уже клонилось к закату, и его след на воде дробился волнами на маленькие золотые слитки. Когда я была маленькой, отец говорил мне, что это настоящее золото и что русалки иногда выплывают и собирают его. Хотя я была в возрасте Селены, я никогда не сомневалась в этом, как и во всем, что говорил отец.

Вода в тот день была темно-синей, как бывает только в тихие дни в октябре, и шум дизеля убаюкивал нас. Селена сняла с головы платок, подняла руки и со смехом воскликнула: «Здорово, правда, мама?»

«Да, дочка. И ты тоже хороша. Почему в другие дни ты не такая?»

Она посмотрела на меня, и я увидела, что у нее как будто два лица: одно, верхнее, выражало удивление и все еще смеялось, но то, что было под ним, смотрело беспокойно и недоверчиво. В этом нижнем лице было все, что Джо наговорил ей за весну и лето, прежде чем она стала избегать его. У меня нет друзей, вот что говорило это лицо. Во всяком случае, вы мне не друзья. Чем дольше я смотрела на нее, тем больше это проявлялось.

Она перестала улыбаться и стала смотреть на воду. Это расстроило меня, Энди, но я не поддалась жалости, как потом не поддавалась ей с Верой. Нам всем иногда приходится быть жестокими, как доктору, который делает укол плачущему малышу. Тогда мне было больно сознавать это, и до сих пор больно.

«Я не знаю, о чем ты, мама», — сказала она, глядя на меня так же беспокойно.

«Ты переменилась, — сказала я. — Твоя одежда, твое поведение. Похоже, с тобой что-то случилось».

«Ничего», — пробормотала она, отворачиваясь от меня, но я поймала ее за руки прежде, чем она успела их убрать. Нужно было на этот раз довести дело до конца.

«Нет, есть чего, и мы не сойдем с этого парома, пока ты мне все не расскажешь».

«Ничего! — закричала она, пытаясь вырвать руки, но я держала крепко. — Ничего не случилось, и пусти меня! Пусти!»

«Погоди, — сказала я. — Что бы это ни было, это не убавит моей к тебе любви, Селена, но я не могу помочь тебе, не зная, в чем дело».

Она перестала вырываться и только смотрела на меня. И я увидела под двумя ее лицами третье, которого сперва не замечала, — жалкое, испуганное. Селена многое взяла от меня, но в этот момент она удивительно походила на Джо.

«Сперва скажи мне одну вещь», — попросила она.

«Конечно, если только смогу».

«Почему ты ударила его? — спросила она. — Почему ты тогда его ударила?»

Я едва не спросила «кого», чтобы выгадать время, — но тут же поняла кое-что. Не спрашивай, «как», Энди — может быть, это то, что называется женской интуицией, — но я поняла, что если я помедлю хоть одну секунду, то потеряю ее. Поэтому я не стала медлить.

«Потому, что он перед тем ударил меня поленом по спине, — сказала я. — Едва не отбил мне почки. Я тогда решила не позволять ему больше делать этого. Вот и все».

Она моргнула, и ее рот приоткрылся, как большая удивленная буква «О».

«Он ведь говорил тебе другое, так ведь?»

Она кивнула.

«А что он говорил? Из-за его пьянства?»

«Да, и из-за покера, — сказала она еле слышно. — Он говорил, что ты не хочешь, чтобы он или кто другой веселились. Что поэтому ты не хотела, чтобы он играл в покер, и чтобы я в прошлом году пошла ночевать к Тане. Он говорил, что ты хочешь заставить всех работать восемь дней в неделю, как ты сама. И поэтому ты ударила его этим кувшином и угрожала отрезать голову, если он что-нибудь сделает. И что ты ударила его, когда он спал».

Я едва не рассмеялась, Энди, до того это было глупо.

«И ты ему поверила?»

«Не знаю, — сказала она. — Я так боялась, когда вспоминала этот топор, что не знала, чему верить».

Этот ответ вонзился мне в сердце, как нож, но я не подала виду.

«Селена, — сказала я, — это неправда».

«Так оставь меня в покое! — крикнула она, вырываясь. На ее лице снова появилось это затравленное выражение, и я поняла, что она не просто стыдится чего-то, а боится до полусмерти. — Я сама разберусь! Не нужно мне твоей помощи, и оставь меня в покое!»

«Ты не разберешься сама, Селена, — сказала я тихо, успокаивающе, как говорят с телятами или ягнятами, когда освобождают их из колючей проволоки. — Послушай меня. Мне жаль, что ты увидела меня с топором, я очень жалею обо всем, что ты увидела и услышала той ночью. Если бы я знала, что это сделает тебя такой, я бы ничего не сделала, а терпела бы и дальше».

«Ты что, не можешь помолчать? — она наконец вырвала свои руки и заткнула ими уши. — Я не хочу тебя больше слушать. Не хочу».

«Я не могу помолчать, потому что все это кончилось, и надо с этим как-то жить. Поэтому дай мне помочь тебе, дорогая моя. Прошу тебя», — я попыталась обнять ее.