Долорес Клэйборн

Я склонилась над ней, взяла ее руку, упавшую на пол, и прижала к своей груди. Я думала о звуке камня, разбивающего лицо Джо, — об этом звуке бьющегося фарфора, — думала, буду ли я слышать его и дальше, и знала, что буду. Мне показалось, что это он, когда она звала меня, и когда она упала в пролет и лежала внизу, разбившись, как раньше она боялась, что могут разбиться ее любимые стекляшки в гостиной. Я буду слышать и видеть это все годы, сколько мне осталось жить, — я знаю это так же точно, как то, что Ист-лэйн кончается на Восточном мысу этой старой деревянной лестницей.

Я держала ее руку и думала о том, как происходит иногда — как плохие люди попадают в катастрофы, а хорошие женщины превращаются в стерв. Я смотрела, как ее закатившиеся глаза беспомощно ищут меня и как кровь, текущая из раны на голове, заполняет морщины на щеке, как дождь — трещины в почве.

Я сказала:

«Если вы так хотите, Вера, я помогу вам».

Она заплакала, и я впервые видела, как она плачет, находясь в здравом уме.

«Да, — сказала она. — Я так хочу. Помоги тебе Бог, Долорес».

«Не бойтесь», — сказала я, поднесла ее старую морщинистую руку к губам и поцеловала ее.

«Скорее, Долорес, — прошептала она. — Если ты правда хочешь мне помочь, то скорее».

«Пока мы обе не пожалели об этом», — говорили ее глаза.

Я снова поцеловала ее руку, потом положила ее ей на живот и встала. Силы вернулись ко мне, и я спустилась вниз и пошла на кухню. Я совсем недавно достала скалку, потому что собиралась вчера печь хлеб. У нее была тяжелая скалка — из серого мрамора с черными прожилками. Я взяла ее, все еще чувствуя, что нахожусь во сне, и вернулась в холл. Когда я проходила через гостиную, я вспомнила про ее штучки с пылесосом, как она обманывала меня. Что, если она обманет меня и на этот раз?

Я начала подниматься к ней по лестнице, держа скалку за одну из деревянных ручек. Я не хотела останавливаться перед ней, иначе я не могла бы этого сделать, а собиралась со всего размаху разбить ей этой скалкой голову. Может, потом поверили бы, что она сама упала и разбилась, но я бы все равно это сделала.

Когда я подошла к ней, то увидела, что во мне уже не было нужды: она сделала все сама, как делала большинство вещей в жизни. Просто закрыла глаза и умерла.

Я села возле нее, положив скалку на пол и держа ее за руку. Я не знаю, говорила ли я ей что-нибудь, — думаю, я просила ее отпустить меня, не заставлять проходить через это снова, но, может быть, я просто так думала. Помню, я целовала ее руку, смотрела на нее и думала, какая она розовая и чистая, и линии на ней почти исчезли, как у младенца. Я знала, что нужно встать и позвонить кому-нибудь, но я страшно устала. Мне было легче сидеть там и держать ее за руку.

Потом позвонили в дверь. Если бы не это, не знаю, сколько бы я там просидела. Я встала и побрела вниз, как будто мне было на десять лет больше, чем есть, держась за перила, чтобы не упасть. Мир все еще казался стеклянным, и я боялась упасть и разбить его.

Это оказался Сэмми Маршант в своей дурацкой почтальонской шляпе — он, наверное, думает, что похож в ней на рок-звезду. В одной руке он держал обычную почту, а в другой — еженедельный большой пакет из Нью-Йорка, новости о ее финансовых делах. О ее деньгах заботился тип по фамилии Гринбуш, я вам это говорила?

Так вот, иногда в этих конвертах были бумаги, которые надо было подписать, и в большинстве случаев мне приходилось водить рукой Веры, а иногда и самой расписываться за нее. Это не вызывало никаких вопросов; ее подпись все равно превратилась в какие-то каракули. Но, если вы захотите, можете привлечь меня еще и за подлог.

Сэмми сразу протянул мне этот конверт, но как только он разглядел мое лицо, глаза у него расширились, и он как-то дернулся назад, к выходу.

«Долорес, вы в порядке? — спросил он. — У вас кровь!»

«Это не моя, — сказала я, и голос у меня был такой спокойный, будто он спрашивал, что идет по телевизору. — Это Веры. Она упала с лестницы и умерла».

«О Боже», — сказал он и пробежал мимо меня в дом. Я медленно пошла за ним. Мир уже не казался мне стеклянным, но вместо этого появилось ощущение, что ноги мои налиты свинцом. Когда я дошла до холла, Сэмми наклонился над Верой, рассыпав содержимое своей почтальонской сумки — счета за воду и газ и каталоги Л. Л. Бина.

Я подошла к нему, медленно подтягивая одну ногу к другой. Никогда в жизни я не чувствовала такой усталости, даже в тот день, когда убила Джо.

«Она умерла», — сообщил он, поднимая на меня глаза.

«Я же говорила», — сказала я.

«Я думал, она не могла ходить. Вы же сами мне это говорили, Долорес».

«Да, — сказала я. — Похоже, я ошибалась», — было глупо так говорить, стоя над ее трупом, но что я еще могла сказать? Иногда легче говорить даже с Джоном Маколиффом, чем с болваном Сэмми Маршантом.

«Что это?» — спросил он, заметив скалку, которую я оставила на полу.

«А что ты думаешь? — спросила я. — Птичья клетка?»

«Похоже на скалку».

«Молодец, Сэмми, — мой голос доносился откуда-то издалека, как будто он был в одном месте, а я — в другом. — Ты вполне созрел для колледжа».