Читаем Должность во Вселенной полностью

Должность во Вселенной

«Мне повезло, – думал Любарский, – мне необыкновенно, свински, фантастически повезло. Я не фанатик науки, не жрец и не герой – ученый средней руки. Если кто-то, к примеру, попрет на меня с проработочной рогатиной: дескать, твоя теория вселенской турбуленции вредный вздор, а истинно то, что академики вещают, – я отступлюсь. Ради бога, вещайте… Но вот для того, чтобы не лишиться этих наблюдений, чтоб увидеть, как в пространство, будто луна из-за забора, выплывает новая Галактика, закручивает в спиральный хоровод рождающиеся в ней звезды, а они накаляются, пульсируют, меняют «вечные» рисунки созвездий, – ради этого я дам отрубить себе руку. Потому что это не просто наука – гораздо большее. Это Истина – не записанная и не сказанная, существующая вечно и просто: возникновением, жизнью и распадом миров. Это то первичное Знание, ради достижения которого возникают цивилизации и живут, сами того не сознавая, люди».

«Я много знаю о материи, о мирах, – думал Пец, чувствуя сразу величие и ничтожество, покой и смятение, торжественность и восторг, – по этой части я, пожалуй, один из наиболее информированных людей на Земле. Но – насколько мало это выраженное в словах и уравнениях, снимках и графиках, воплощенное в статьи, монографии, учебники, энциклопедии комариное знаньице перед прямым видением Жизни Вселенной! И – я не смят, не подавлен. Вот когда впервые понял, что находится в Шаре, был подавлен и унижен, – а сейчас ничего. Потому что мы – достигли: поняли и сделали, пришли сюда. Понять и посредством этого сделать – это и есть разумная жизнь. Теперь величие Меняющейся Вселенной – и наше величие.

…Эта истина жестока, как смерть. Потому что подобно смерти она может отнять у человека все иллюзии, а тем и привязанность к миру. Эта истина сильна, как жизнь. Потому что она и есть Жизнь – часть от части которой наша,

И нам теперь надо… просто необходимо! – уметь встать над жизнью и над смертью».

«Пи-у, пи-у!… – думал Корнев, слушая звучание звезд в динамиках. – Какой простор! Какой необыкновенный простор!…»

Он между тем все увеличивал нижнее поле, приближая время, текущее в кабине, ко времени Галактики. Совсем замедлились собственные движения звезд, сникла голубая составляющая в их блеске, но сами они оставались далекими точками.

– Сколько еще в запасе? – спросил Пец.

– По четверти миллиона вольт на нижних каскадах, чуть поменьше на верхних, – Корнев взглянул на него и астрофизика. – Попробуем? Есть что-нибудь обнадеживающее, доцент?

Речь шла о втором пункте программы: попытаться приблизиться к какой-нибудь звезде до различения ее диска в телескоп.

– М-м… сейчас-сейчас… – Астрофизик приник к окуляру, отсчитывал деления. – Вот эта наискось идет к нам, но… ей еще надо двигаться к нашему, извините за выражение, «перикабинию» тысяч двенадцать лет. В пересчете на наш уровень поменьше, с тысячу.

– Тоже многовато, – сказал директор.

– Теперь для нас это не проблема, – кинул Александр Иванович. – Отступим на семь порядков во времени, через минуту вернемся.

– Только не промахнитесь, упустим, – сказал Любарский.

Повороты ручек на пульте – и звездное небо свернулось в Галактику, она удалилась, играя струйками звезд-штрихов в себе, меняясь в очертаниях. Рукава вихря приближались к ядру, вытягивались вокруг него все более полого, касательно – и вот замкнулись в эллипс. Через две минуты Корнев тронул реостаты: Галактика надвинулась, замедлила вращение, разделилась на звезды и темноту.

– Вот! – торжествующе сказал Варфоломей Дормидонтович. – Первая после Солнца!

В защищенном фильтрами окуляре телескопа он видел белый шарик. Шарик вращался, края его слегка колебались; по диску проходила рябь глобул. На левом краю возник огненный гейзер-протуберанец.

– Эх… нестабильно все-таки, нечетко, – жадно сказал астрофизик.

Валерьян Вениаминович смотрел на экраны, где плясала сине-белая горошина, без подробностей, потом взглянул вверх. Над куполом сияла, подавляя своим светом все окрестное, голубая звезда. «Как Венера после заката», – подумал он.

Это была первая после Солнца звезда, чей диск увидели люди.

– Есть запас в сотню киловольт, – сказал Корнев. – Придвинемся еще?

– Не вижу смысла: нечетко, шатко, – покачал головой директор. – Возвращаемся.

…И только когда кабина приблизилась к крыше, спохватились, что не включили ни кино-, ни видеокамеры. И в голову никому не пришло! «Вот они, эмоции-то! – Пец недружелюбно покосился на Буровский преобразователь. – Когда-нибудь я эту штуку сломаю…»