Должность во Вселенной. Время больших отрицаний

Так выходило и по наблюдениям из кабин Внешкольца, и еще более – при посещениях. Канитель посещений Аскании на НПВ-баржах была громоздка и длительна. Само НПВ-путешествие быстрое, почти как в самолете; но вот причалить-отчалить… Баржи, они и есть баржи: полчаса как минимум. Внутри, при причаливании к краю «открытки», протекают всего полчаса жизни каждого НПВ-пассажира; но вне Аск-2, в приовалье (пошли такие названия), за полчаса причаливания миновали три асканийских месяца. Квартал. Сезон.

Не менее канительны – и чреваты последствиями – были сборы в путь. На полигон, на «открытку». То самое открытое еще вначале Бугаевым время доставки в НПВ, которое превосходило время использования доставленного.

Отправлялись туда с серьезными целями, надолго: редко на дни, чаще на недели – то есть с багажом, который надо собрать, с техникой. И не по одному. А совпасть у причала приовалья с точностью до пяти земных минут (то есть К-месяца)… ну, это для славян вообще немыслимо, фантастика. Хорошо, если в пределах десяти – то есть К-месяца в Аскании. Хотели попасть в май, на весенние работы, – прибыли в июнь, когда все произросло само или засохло само.

А страховаться с опережением – вместо того же мая попадешь в холода, в шарень/март. А то и в лютый сашень.

Да и потом не будет никто постоянно сновать туда-сюда; у всех есть и другие дела. В итоге получались посещения даже не каждый К-год. Иной раз и через десятилетия, на следующий день. И местность: поля, луга, рощи Аскании – трудно было узнать.

Тридцать дней существовала Аскания-Нова-2. Семь с четвертью веков. От часа Оживления на век меньше…

Сотни визитов и пребываний длительностью от светового дня (5–6 земных секунд, «в зоне за это время выругаться не успеешь», по определению Климова) до К-года. Первая неделя с прихватом двух дней второй: от Оживления по заселение крупной живностью – была созидательная. 170 К-лет, они же 9 дней и 2 часа.

Эти четыре недели, если помножить на среднее К20, – полтора года возни «верхних» с Аск-2, – сравнимы с временами длительных экспедиций в неизведанные края в парусные эпохи. А с учетом того, что не плыли по волнам, а созидали жизнь и обживали, – прикипели душой куда больше.

«Открытка»-доминанта все более увлекала ниивцев.

Утоляли любопытство. Интересно было все новое – и пока новое.

Самого Варфоломея Дормидонтовича в его визиты на «открытку», разумеется, наиболее занимало небо над ней. Оно тоже выглядело малость невсамделишным, открыточным, экранным. Небо с овчинку, а в нем МВ-солнца, на раз днем возникающие, накаляющиеся и растущие в определенном месте темно-синего (иное не получалось из-за скудости атмосферы) неба со звездами. Вместо восхода и заката приближение и удаление солнц (эти термины прижились). Подвижные звезды ночью, всякий раз иные и в иных сочетаниях – и тоже локальная россыпь их вверху, на юго-востоке, в том же месте, откуда накалялись-приближались солнца. Оно и понятно: там был выход солнцепровода.

Солнца всегда стояли на юго-востоке, всегда на высоте около шестидесяти градусов – не восходили, не садились, а возникали из сонма утренних звезд. Выделялись. Таковы были утра в Аскании-2, рассветы. И тени всегда и от всего падали на северо-запад; здесь, в центре полигона, были всегда короткие. Менялась только их отчетливость.

К середине дня МВ-солнце расширялось-накалялось до максимума; затем начинало как бы удаляться (как бы – потому что оно и не приближалось, все делали пространственные линзы системы ГиМ-2). Все тускнело, наступали сумерки; а когда солнца уменьшились до яркости крупной звезды и в почерневшем небе разгорались другие, приходила К-ночь.

Как утром не было восходов, так вечерами закатов МВ-солнц: удаление-угасание.

С непривычки это раздражало, действовало на нервы. Потом перестали замечать.

Соответственно сезонам – когда жарче, когда прохладней – прогревалось и все пространство полигона, будущего Материка; но в пустых окраинах тепло не держалось, там лишь замеряли температуру в разных местах «корыта» для прогноза будущего климата.

Часто диски солнц оказывались перечеркнуты чуть изогнутыми штрихами – от орбит мечущихся около них, где-то в физически очень далекой галактике МВ, планет.

…Интересно, диковинно, глаз не оторвешь и рот не закроешь, но была в этом некая… Любарский не находил иного слова – чудовищность; вселенская чрезмерность. На раз, на здешний К-денек, на земные несколько секунд привлекали из чужой Меняющейся Вселенной не просто солнце как предмет, объект, – солнце-событие, всю его жизнь от возникновения до конца; с зарождением, формированием, развитием и финальной гибелью планет, если они там были. Все это проскакивало в паузы между импульсами синхронизации; свет сюда проникал лишь в них, в узенькие щелочки во тьме времен.

Вечное за секунды и для практического использования. От этого робела душа Бармалеича, снова и снова возникал мотив: «с чем играемся-то», «сотрут в пыль и не заметят»…