Дом

Не было даже места, где она когда-то была прикручена – только гладкое полированное дерево. Он отступил на шаг, словно обжегся, закрыл глаза и сосчитал до десяти, после чего открыл их снова. Это не было случайностью. Дом извинялся прошлым вечером. Сегодня же он наказывал.

С кухни повеяло запахом завтрака. Желудок заурчал. Как он может есть? Дом ожидал, что он будет послушным мальчиком сидеть и набивать рот? Не замечать, что он заперт? И что его наказывают без причины?

Гэвин взял себя в руки, расправил плечи и, развернувшись, направился на кухне. Он не обратил внимания на подносы с беконом и блинчиками – еды хватило бы на целую семью – и с колотящимся сердцем остановился у задней двери. Пальцы коснулись гладкого дерева – никаких следов от дыр или тени, где была ручка. Дальше он попробовал окно – не было засова. Одно за другим, пока он не принялся бегать из одной комнаты в другую. Он подумывал было разбить стекло, но инстинкт ему не позволял. Тот же инстинкт, что мешал ему громко бегать по ступенькам или хулиганить внутри.

Ведь так он мог причинить вред Дому.

Гэвин прижался к стене и сполз на пол.

Остаток дня он провел в своей комнате, а затем и весь следующий. Это, наверное, повеселило Дом, все еще излишне опекающего его, но он не разговаривающего с ними и никак не взаимодействующего с ним без особой необходимости. Гэвин не спустился на ужин, доев вместо этого пакетик чипсов, найденный в кармане одной куртки, а потом рисовал, пока не уснул, растянувшись на Кровати ногами к изголовью.

На следующее утро все было по-прежнему: все еще не было выхода наружу, телефона или обуви, но он проголодался. Всю дорогу на кухню он проклинал собственный желудок, радуясь сильнее, чем хотел бы признавать, увидев любимый завтрак, ожидавший его на столе. Он поел в тишине, не поддаваясь на попытки Дома разговорить его или развеселить. Но к концу дня Гэвин настолько устал сидеть взаперти и настолько хотел увидеть Дэлайлу, что сказал только одну вещь, которую, как он знал, хотел услышать Дом:

– Я не пойду разговаривать с Давалом. И не буду спрашивать о маме.

С улицы раздался громкий металлический хлопок. Гэвин сорвался с места, пробежал по кухне в коридор, проехавшись на носках и замерев от увиденного. Дверная ручка вернулась.

Он шагнул вперед. Оглянувшись, сделал еще шаг. Закрыв глаза, он вытянул руку, кончиками пальцев погладил гладкий металл. Он не чувствовал разницы, ручка была холодной под его кожей, даже гладкой. Схватился за ручку и повернул ее… Дверь открылась.

***

– Не хочу, чтобы ты вообще туда возвращался, – сказала на следующий день Дэлайла, стоя перед своим шкафчиком. Это, кстати, было единственное, что она ему сказала тем утром, после того как почти прыгнула в его руки, толкнув его к стене со всей силой своего маленького тела. Он оставил руки на ее бедрах дольше, чем стоило бы в многолюдном коридоре, пальцами дразняще поглаживая гладкую кожу в местечке, где ее юбка соприкасалась с рубашкой. Она выпрямилась, отступила на шаг и пригладила одежду и волосы, после чего развернулась и набрала нужную комбинацию цифр на шкафчике.

Но от Гэвина не укрылся остававшийся на ее щеках румянец, когда она сунула в его руки охапку чистой одежды, и как прикусила губу, когда отвернулась и пошла прочь. Ему нравилось, что он мог так на нее влиять. Кто-то другой мог подумать, что Дэлайла смущалась их публичной демонстрации чувств, но Гэвин знал ее лучше. У Дэлайлы не было и капли смущения.

– Это из-за того, что меня не было в школе? – спросил он, идя за ней.

– Поговорим об этом потом, – ответила она, остановившись перед уборной мальчиков и кивнув на одежду в его руках. – Я купила их на Гудвилле. Будем надеяться, что все подойдет.

Ему не хотелось ждать этого «потом». Он опустил взгляд на темные джинсы, черную футболку, носки и потертые кроссовки.

Гэвин поспешил переодеться, спрятал старую одежду в шкафчик, а затем пошел за несколькими учениками в класс, скользнув на свое место за Дэлайлой. Отчасти ему казалось, что он в аквариуме, окруженный любопытными глазами и ушами, что могли услышать его секрет, сделать что-то или сказать кому-то, и его будут держать от нее подальше. Он понял, что, видимо, именно так себя чувствует теперь Дэлайла – словно кто-то следит за каждым ее движением, ищет способ разлучить их. Гэвин привык к этому чувству, пока рос, окруженный множеством необычных предметов, но Дэлайле было страшно, особенно после той ночи.

– Прости, – сказал он, и это привлекло ее внимание.

Она немного развернулась на стуле и прошептала:

– За что вообще ты извиняешься?

Гэвин наклонился, продолжая говорить тихо.

– Потому что это наша первая ссора, и по моей вине. Вся та чертовщина, что произошла с тобой потом, – это моя вина.

Нахмурившись, Дэлайла посмотрела в окно, а потом на свою парту. Она оторвала разлинованный листок бумаги из своей тетради и, наклонившись, стала что-то писать, чего ему не было видно. Через минуту она повернулась и опустила записку в его ждущую ладонь.