Дом

Нина садится за стол. Проводит указательным пальцем по сосновой поверхности, следуя за текстурой, кружит вокруг более темных сучковатых пятен. Точно так же, как делала раньше. Она убирает руку. Юэль садится напротив и придвигает к ней один бокал. Нина смотрит на жидкость цвета янтаря. Она никогда много не пила, несколько лет вообще почти не притрагивалась к алкоголю, но если когда-нибудь и существовало хорошее оправдание тому, чтобы успокоить нервы, то как раз здесь и сейчас.

– Будем здоровы, – говорит Юэль. – Или типа того.

– Или типа того, – повторяет Нина и осторожно отпивает.

Виски мягче, чем она ожидала. От выпитого ее дыхание становится горячим, но горло не обжигает. Она делает еще один глоток.

– Что Маркус думает о том, что ты здесь? – спрашивает Юэль.

– Я написала ему, что задержусь на работе.

Юэль кивает.

– Обычно я ему не лгу. Мы так не поступаем друг с другом.

– Понимаю. Можешь не объяснять.

Майкл Стайп поет о купании в ночи.

– Ты все еще слушаешь ту же музыку? – спрашивает Нина.

– Только что начал снова.

Нина делает еще глоток, и стакан уже пуст. Юэль наливает еще.

Только один бокал. Она должна быть в состоянии сесть за руль, чтобы поехать домой.

– Спасибо, что приехала, – благодарит Юэль. – Я не знал, поверишь ли ты мне.

– Я все еще не знаю, во что я верю.

– Нет… ну это понятно. Я тоже. Но ты же тоже поняла, что тут что-то не то.

Нина молча смотрит на Юэля. Теперь в стол уставился он.

– Я знаю, что у нее деменция и что такие пациенты могут странно себя вести, – говорит Юэль. – Но иногда… иногда кажется, что ее сознание совсем не спутано. Наоборот.

– В каком смысле «наоборот»? – тихо спрашивает она.

Ей необходима уверенность в том, что они говорят об одном и том же.

Юэль вздыхает:

– Она знает то, чего знать не должна.

Нина поднимает бокал и выпивает его залпом:

– Да.

Из гостиной слышится новая песня. «Suede». Нина все больше осознает, что гостиная находится у нее за спиной, а за ней – спальня Моники.

– Что она тебе говорила? – спрашивает Юэль.

Нина решает, что все-таки она должна рассказать. Не все, но достаточно, чтобы у них был шанс понять, что происходит.

– Речь шла о моей маме. Моника даже притворялась ею. Очень убедительно. А ведь они, скорее всего, даже не встречались…

Кажется, будто Моника находится в доме. Слышит их.

– Еще она знала кое-что об отце Сукди, – быстро продолжает Нина, чтобы Юэль не успел спросить, что именно Моника говорила.

– Она упоминала об этом, – вспоминает Юэль. – Но он же жив, так?

– Да, – отвечает Нина. – Почему ты спрашиваешь?

– Со мной она говорила о моем отце… и об одном парне, которого я знаю. Они оба умерли, как и твоя мама.

Юэль трет лоб. Смеется:

– Это какой-то бред. Я пытаюсь мыслить логически о чем-то, что… логичным не является.

– Обо мне и Маркусе она тоже знала. Такое, о чем я никому не рассказывала.

Юэль молча смотрит на Нину. Она рада, что он и сейчас не спрашивает о подробностях.

– Иногда она рассуждает о себе в третьем лице, – добавляет Нина. – И говорит отвратительные вещи о Монике.

– Да, – соглашается Юэль. – Я тоже это слышал.

Нина фокусируется на нем. Ей приходится заставлять себя, чтобы не посмотреть через плечо, не стоит ли Моника в дверном проеме, привлеченная разговором о ней.

– Даже ее голос становится другим, – говорит Юэль. – Как будто внутри сидит другой человек.

Глаза Нины наполняются слезами. Становится трудно дышать. Она теребит свой пустой стакан.

– Лиллемур боится Моники, – продолжает рассказывать Нина. – Она сказала, что ангел-хранитель на самом деле не ангел-хранитель, что он «из другого места».

– А кто же он тогда? Типа демон? Может, стоит позвонить католическому священнику?

Однако попытка Юэля пошутить имеет обратный эффект. Нине хочется только плакать. Моника и этот дом были ее прибежищем. Некоторые из самых светлых воспоминаний в ее жизни связаны с этой кухней. А теперь Моника превратилось в пугающее существо.

– Я пошутил, – объясняет Юэль, и Нина понимает, что он неправильно истолковал ее молчание.

– Знаю. Интересно, существуют ли люди, которые в таком разбираются? Например, медиумы или вроде того.

– Не хочу никого вмешивать. Если это окажется не тот человек, может стать только хуже.

Нина кивает. Молчание повисает между ними, и Нина ищет, что сказать.

– Если католические священники все время были правы, я попаду в ад, – говорит Юэль.

– И я, – кивает Нина, и Юэль смеется:

– Если есть кто святой, то это ты, нет?

Нина не отвечает.

Ты точно знала, что делаешь. Ты во всем виновата.

– В «Соснах» что-то случилось? – спрашивает Юэль. – Кто-то умер?

– Там все время кто-то умирает.

– Кто-то близкий?

Нина мотает головой. Все близкие, но никто не близок в этом смысле, что бы ни было этим смыслом.

Юэль протягивает ей бутылку.

Нина отказывается:

– Я и так выпила слишком много.

– Можешь переночевать здесь, если хочешь.

– Не думаю.

– Можешь занять комнату Бьёрна.

В голосе Юэля слышится отчаяние, и Нина понимает: оно связано с тем, что в доме включены все лампы.

– Нет. Я должна поехать домой.

Но должна ли на самом деле?