Дом

Я вспомнила Манеж, вспомнила обо всем том, на что толкала меня моя пресловутая профессиональная совесть до этого момента. При этом я не переставала улыбаться и спокойно засыпала ночами. Обо всем том, что я терпела, говоря себе, что от этого моя книга будет только смешнее и интереснее. Я подумала обо всем, с чем сталкивалась вне борделя и что ни за что бы не стала терпеть сегодня, — всем том, что я терпела, потому что была молода, любезна и полна желания нравиться. Ко мне вернулись воспоминания о гнете со стороны мужчин, которых я любила. Пусть я любила их краткий миг, но так, что забывала, как тяжело они давили на меня. Я подумала о Жюле, моем новом парне. Если бы он видел меня. Я подумала о часах, проведенных в Доме, ушедших на то, чтобы заработать перед поездкой в Новую Зеландию, и о той несчастной сумме — стоимости терпения, проявляемого мною в данный момент. Мои мысли обратились к Стефану: как рассказать ему об этом — как рассказать, что позволила этому мужчине обречь себя на такое, потому что он заплатил мне, потому что я не смогла защититься? Вот уж история, кратко, но полно описывающая жизнь проституток, и я однозначно была одной из них, так как участвовала в ней, и это было совсем не смешно. Я спросила себя, сколько в финансовом плане стоило то, что я не смогу рассказать ничего лучшему другу. Или то, что должна буду скрыть этот плохой опыт от своего парня, который ждет меня в тысячах километров отсюда. Я подумала, что, если расскажу об этом Стефану, он испугается за меня и учует мой собственный страх. И в этом не было ничего умного, сексуального или забавного. Вечно играть в проститутку было невозможно: нужно было стать ею на какое-то время, приняв сопутствующие самоотрешение и жертвы. Однако, господи боже, нет! Ни за что в жизни!

Последняя из его пощечин всколыхнула воздух, потому что я выскользнула из его рук, опустившись на паркет, и закричала:

— Нет! Нет! Черт подери!

Он разом съежился с видом невыносимого раскаяния, смягчившего черты его лица. Я встала на ноги, немного пошатываясь, окидывая взглядом комнату в цветочек и свою любимую комбинацию, теперь походившую на лохмотья. Из колонок фоном доносилась заурядная музыка.

— Да за кого ты себя, скажи, принимаешь?

Он стыдливо молчал, как ребенок, укусивший другого ребенка.

— Ничего не имею против шлепка по заду, пощечину еще можно стерпеть, но вот так бить девушку? Нужно быть натуральным безумцем!

Мой гнев стал гораздо сильнее, когда я осознала, что готова расплакаться. Пусть я снова была на ногах и высказывала ему свое возмущение, я все же оставалась для него проституткой, внезапно осознавшей, что ей недостаточно заплатили за попытки расквасить лицо. Я не была для него оскорбленной женщиной, нет, — я была шлюхой, испугавшейся за свои рабочие инструменты. И, в сущности, это тоже было правдой.

Он без одежды стоял передо мной на коленях с членом, вытянувшимся вдоль живота, пожирая взглядом маленькую избитую девочку, восставшую против всемогущего папы. Он тащился от сдерживаемых мною слез и бросился к моим ногам:

— Я не хотел причинить тебе боли, я не думал, что делаю тебе больно…

— А когда я сказала, чтобы ты перестал? А когда я попыталась выскользнуть?

— Ты не говорила мне остановиться.

— Во-первых, не трожь меня. Еще раз тронешь, я врежу тебе по морде, понятно?

Я закурила сигарету, а он встал, покачиваясь, и сел на другом конце дивана. С ума сойти, как же он был похож на самого первого любимого мной мужчину, которому я так никогда и не осмелилась сказать нет, — не таким тоном, не таким образом.

— Мне жаль, — вздохнул он пристыженно. — Могу ли я что-то сделать, чтобы загладить вину?

— Ты можешь уйти.

— Я уйду.

— Отлично.

Он застегнул ширинку, снова надел обувь, длинное пальто. И, когда я уже закрывала за ним дверь, добавил:

— Можно снова прийти к тебе?

Во мне уже не было той ярости, что обуревала меня ранее; я тихо вернулась на свое место, вне своего тела, и с ручного управления перешла в автоматический режим.

— Обещаю, я буду хорошим.

— Не толкай меня, не то я разозлюсь.

— У тебя есть на это полное право, ты же знаешь. Я знаю, что заслужил это.

И он ушел. В том, как он смотрел перед собой, была такая грусть, что-то настолько отчаянное, и я поняла, что снова встречусь с ним, если он вернется. Потому что теперь я знала: это был Он.

Спустившись, я ничего не сказала другим девушкам. Таис, заметив мои розовые щеки и учащенное дыхание, спросила меня, посмеиваясь, кончила ли я. В ее случае это наверняка было правдой: она только что покинула объятия постоянного клиента, который покупал час с ней, чтобы зарыться лицом ей в промежность.