Дом

Вот в такой западне между женщиной и мужчиной я пребываю в последние годы. Хотя думаю, что так было всегда. Правда, это чувство никогда не ошеломляло меня саму так, как в Берлине во время моих одиноких ночных прогулок по широким улицам, где то и дело на горизонте, словно цветки, вырастают проститутки. Кажется, что они появляются на моем пути, как по волшебству, повсюду, куда бы я ни направилась. К четырем часам после полудня улицы обычно пустеют, но как только солнце скроется (с поразительной скоростью, как это бывает в Берлине в феврале), стоит лишь моргнуть глазом, как отряды девиц в ботфортах, опоясанные сумками-бананками, высыпают на тротуары. С тех пор как я поселилась неподалеку от этого места, мне кажется, что я постоянно пересекаюсь с одними и теми же из них. Если бы я не была настолько застенчивой во всем, что касается женщин, я могла бы даже представить себе, как здороваюсь с ними, подобно тому, как приветствую местных продавцов. Кто знает, возможно, со временем они стали бы принимать меня за полицейского в гражданском или за потенциальную коллегу, вышедшую разведать условия труда. Но в реальности все не так. Я присаживаюсь на скамейку, удобно расположенную под уличным фонарем, словно на острове спокойствия, и сижу там, притворяясь, что читаю, или же читаю взаправду, регулярно поглядывая на тени, что они отбрасывают подле моей.

Всякий раз я думаю: вот они — женщины, которые только и есть что женщины, и больше ничего. Это существа, о которых в высшей степени судят по их легко определяемой половой принадлежности. Даже если бы в них было что-либо хоть малость неоднозначное, эта двоякость потонула бы в вакханалии украшений и феромонов, которыми они заполняют этот уголок мостовой. У Жозефа я переняла то ошибочное мнение, согласно которому женщина, которая так же часто вступает в сексуальные отношения, что и мужчина — то есть так же свободно и без смущения, — может быть только шлюхой, какой бы ни была ее одежда и взгляды, которыми ее одаривают. Можно представить, насколько тяжело было Жозефу с точностью охарактеризовать меня на протяжении тех трех лет, что мы провели вместе, постоянно балансируя на грани сумасшедшей любви и невыразимой ненависти. Если в начале наших отношений и могла присутствовать некоторая недосказанность, в конце концов Жозеф понял (но не принял), что потеря контроля над собой и любопытство, которые он наблюдал у меня в постели, не были предназначены исключительно для него. Это было далеко не так. И больше — эти качества не дожидались его, чтобы проявить себя. Думаю, что он понял, что мое желание было направлено не на определенного мужчину, а на весь мужской вид, что оно появляется и встает дыбом от непонятных импульсов, никак не связанных с плотскими радостями. Я потратила много лет, размышляя о желании и в целом о плоти. В результате мою собственную удовлетворить можно, даже не снимая с меня одежду. Каким образом? Понятия не имею. Именно поэтому, несомненно, я продолжала и продолжаю заниматься сексом, воображая, что неожиданно отыщу ответ на свой вопрос.

Правда в том, что с тех пор, как от меня ушел Жозеф, пропали даже мысли о том, чтобы испытать физическое облегчение. Я и думать об этом перестала, выбросив идею кончить с кем-либо еще, кроме него, на свалку невероятнейших. Мое наслаждение исходит от наслаждения другого человека, лежащего подо мной и протиснувшего интригующую вещь мне между бедер. Я наблюдаю сверху. Ничего не чувствую, но убеждена, что верну чувствительность, благодаря всем этим играм в наездников, в которых задействован лишь мой мозг. Мое тело с превеликим удовольствием участвует в этом маскараде, но, хоть я и стараюсь изо всех сил, изворачиваюсь самым хитрым образом, во мне не утихает тихий, холодный голос затаившегося хищника: «Он, возможно, уже скоро кончит. Если ты погладишь его вот так, то это произойдет. Если ты немного замедлишь темп, то отдалишь момент. Но взгляни на волоски, вздыбленные на его груди, посмотри на гусиную кожу на его животе — он уже готов. Он смотрит на твои прыгающие груди, и эта картина ведет его в пропасть».

Вслед за этим голосом слышится другой, неприлично детский, принадлежащий той части меня, что застыла во времени, когда мне было пятнадцать лет. И этот голос просто не может поверить в происходящее! Значит, он кончит от движения твоих грудей, именно твоих, этих малюсеньких грудей, которые ты всегда считала не более чем декоративными. Твое тело, твой запах, твоя манера двигаться, звуки, которые издаешь ты, — ты просто оболочка, оболочка, которая готова обсасывать любую поверхность его тела. Ну разве это не чудо само по себе? Ты и твое тело? Тело, от которого можно кончить?! Гром и молнии!