Дом аптекаря

— Согласна, пусть так. Но чья бы она ни была, по американской системе классификации она попадает в категорию В, верно?

— Да. За нее ведь было что-то уплачено. По идее с ними предполагалось разобраться позднее, когда обнаружатся документы, когда будут определяться размеры репараций. В конце концов предметы этой категории вернулись домой, хотя и через немалое время.

— Да уж. Прошло полвека, а мы все еще никак не разберемся.

— Интересно то, — продолжал интригующим тоном Майлс, — что по стандартам Гитлера или Поссе, директора музея в Линце, ван дер Хейден не мог попасть в категорию В.

— Как это?

— Помнишь штамп Линца? Линц № AR 6927. Я заглянул в записи — для картин там использовали совсем другой штамп. Не забывай, Гитлер не просто хранил в соляной шахте Альт-Аусзее украденные картины. AR 6927 — это часть небольшого отдельного собрания артефактов.

— Какого рода артефактов?

— Я и сам бы хотел это знать. Уже после войны в хранилище Шлосс-Банца, около Бамберга, были найдены записи, которые вел барон Курт фон Бер, один из подручных Розенберга. Чтобы расколоть наш маленький орешек, кому-то придется встретиться с оставшимися в живых членами ОСС или ОПИА.

— Членами чего?

— Извини, опять коды. ОСС — Отдел стратегических служб. А ОПИА — Отдел памятников, искусства и архивов.

Рут подошла к алтарю и зажгла свечу. Потом бросила в жестяную коробку монетку и поставила свечу в цилиндрический подсвечник.

— Думаю, самое время еще разок посмотреть на картину, — сказала она, поворачиваясь к Майлсу.

— Я тоже так думаю. И вот что еще. Помнишь, я говорил, что Геринг первым заинтересовался картиной? Так вот, сам Геринг, как известно, покончил с собой во время Нюрнбергского процесса, но его жена осталась жива. В апреле 1951 года она появилась в офисе Мюнхенского коллекционного пункта в своем лучшем воскресном платье. Управляющим тогда был Лейн Фейсон. Гостья заявила, что хотела бы забрать небольшую фламандскую «Мадонну» пятнадцатого века. Объяснила это тем, что «Мадонну» подарили ей — а не мужу — жители города Кельна. В разговоре с директором она также упомянула и картину нашего ван дер Хейдена. Утверждала, что это тоже ее собственность.

— Нашего ван дер Хейдена? Извини! Я хотела сказать ничейного ван дер Хейдена.

— Именно так. В дневнике Фейсона об этом сказано совершенно ясно. Разумеется, ничего у нее не вышло. Американцы посчитали все случившееся неудачной шуткой.

— Вывод ясен, — сказала Рут, возвращаясь на место и садясь на стул. — Мидль, Геринг, Гитлер, фрау Геринг — все они знали что-то, чего не знаем мы. Нам они, разумеется, ничего не скажут — разве что прибегнуть к помощи сочувствующего наци медиума или воспользоваться магической доской. С другой стороны, Скиль все еще здесь, в Амстердаме, жив-здоров, хотя, должно быть, и немолод.

— Может быть, твоя Лидия тоже что-то знает.

Рут категорически покачала головой:

— Для нее картина представляет только сентиментальную ценность. Мы много говорили о ней, и я могу в этом поклясться. В конце концов, картину написал ее предок. Кстати, я пыталась найти его письма, но безуспешно. Может, она их придумала? Послушай, Майлс, разве ты не собирался рассказать что-то о Скиле? О том, чем он занимается.

— Да, конечно. Алмазы остались в прошлом. К тому же на рынке сейчас неразбериха из-за ангольских алмазов. Так что он вышел из этого бизнеса вовремя, несколько лет назад. Ликвидировал все свои активы. Сейчас Скиль — крупный инвестор. Конференц-центры. Пристани. Парки. Музеи. Жилые кварталы. Сама, наверное, видела, какое строительство идет в районе доков.

— Видела. Даже присутствовала на официальном открытии нового пассажирского терминала в гавани. Впечатляет.

— Да, вложено не меньше полумиллиарда евро. Думаю, на карманные расходы ему хватает.

— Достаточно богат, чтобы иметь шофера.

— Его шофер может и сам позволить себе шофера.

Рут вздохнула и прижала руки к груди.

— А не слишком мы сегодня серьезны, Майлс? Ты только послушай, о чем мы говорим! Вовсе не о том, кто подложит таблетку виагры в кофе Кабролю! Боже, я чувствую себя так, словно стала вдруг взрослой. Надо было бы захватить фотоаппарат. Мы ведем серьезные разговоры!

Он удивленно посмотрел на нее:

— Где же еще вести серьезные разговоры, как не в церкви? Кстати, за кого это ты поставила свечку?

— Не знаю. За тебя… за себя… за Лидию… за весь мир. Меня иногда пробивают необъяснимые религиозные импульсы. Просто какие-то генетические судороги. А ты верующий?

— Мне вовремя сделали прививку. Скажи, ты раскопала что-нибудь о самом ван дер Хейдене?

— Ничего, но попробую. Самой не терпится. Как только вернемся в музей, так сразу же и займусь.

— Можешь и дома попробовать. Попробуй поискать в информационной системе Интранета. У тебя же есть код доступа?

Она кивнула.

— Кабролю расскажем?

— Его сейчас нет. Уехал на какую-то конференцию кураторов в Гаагу. Думаю, спешить не стоит. Ему это не понравится, ведь ван дер Хейден вне сферы нашей компетенции. Мы сейчас работаем только до буквы «Е».

— Это дискриминация.

— Что?