Дом без воспоминаний

– Давай посмотрим, не сказано ли где-нибудь, сколько она весит, – предлагает он, протягивая мне три штуки.

Я стою разинув рот: значит, он настолько мне доверяет? Не ожидал, что смогу прочесть такую личную переписку, а главное, узнать его настоящее имя, вряд ли рыжая зовет его «дядей». Но на каждом конверте только две буквы и номер.

П. Я. 9001.

Может, это его инициалы, говорю я себе, но не понимаю, при чем здесь номер. Потом вытаскиваю листок из конверта, читаю обращение.

Милый Медвежонок. А женщина подписывается: Кисонька.

От этаких нежностей меня тошнит. Остальное – набор слащавых фраз, корявых, с грамматическими ошибками. Моя учительница исчеркала бы эти листки синим карандашом. Рыжая клянется орку в вечной любви, и все такое прочее. Пишет, что по нему скучает, и я спрашиваю себя, как это может быть, если они не встречались ни разу. Назойливо твердит, что ждет не дождется минуты, когда обнимет его, расцелует и они вместе начнут новую жизнь. Нет и намека на секс; кажется, будто это писала девочка из начальной школы: мы, в средней, гораздо яснее выражаемся на такие темы. Но одна деталь поражает меня больше всего: женщина настаивает на том, чтобы завести ребенка. И поскольку Боженька не захотел, чтобы она могла зачать сама, а двоим бродягам вроде них ни за что не дадут ребенка усыновить, она советует просто забрать какого-нибудь, ведь вокруг столько несчастных детишек. Не важно, если это не младенец, пусть он уже подрос, главное, чтобы ей было кого любить и в ответ получать любовь. Это ей не кажется чем-то из ряда вон выходящим. Наоборот, она убеждена, что делает доброе дело. Ведь я могу подарить столько любви, уверяет она. И даже не думает, как это отвратительно – оторвать ребенка от его настоящих родителей и, вероятнее всего, сделать несчастным. Полагает, что со временем он привыкнет. Ведь я буду хорошей матерью, повторяет без конца. Просто зациклилась на этом. Но в последнем письме нахожу фразу, от которой кровь стынет в жилах.

Жду не дождусь, когда увижу сыночка, которого ты для нас нашел.

Так и написано, черным по белому. Я читаю и перечитываю, не в силах поверить. Орк изложил мне их безумный план, но теперь передо мной доказательство, что именно я – причина всего. Все дело во мне. Мама с папой были ни при чем с самого начала, и кто знает, что с ними теперь сталось. Я чувствую, что виноват, но в чем я ошибся? Я не сделал ничего плохого, разве что не успел стать взрослым. Я ребенок, и они меня выбрали. Вот почему амбал не избавился от меня, как, вероятнее всего, избавился от моих родителей.

– Жаль, но никакого описания нет, – говорю я орку, возвращая письма.

Похоже, у него то же самое. Он дуется, как ребенок, которому не дают то, чего он просит.

– Но, думаю, платье в цветочек все-таки подойдет, – говорю я: теперь мне уже все равно.

Он загорается:

– Поможешь подобрать к нему красивые туфли?

Через несколько минут ансамбль готов. Платье в цветочек, белые туфли на небольшом каблуке, черная лакированная сумочка. Одно к другому не очень подходит, но орк не замечает. Сумочку он выбрал только потому, что она «блестит». Принес все на кухню, повесил плечики с платьем на колышек, прибитый над дверью в подвал, а внизу поставил туфли. Весь остаток утра у меня перед глазами это опустевшее платье. Время от времени ветер задувает в открытое окно, и платье колышется.

Похоже на привидение.

Я думаю о той, которая облачалась в это платье, и о той, которая вскоре в него облачится. Что я почувствую, увидев мамино платье на той, другой? И думаю, что именно за дверью, на которой оно висит, я, спустившись по лестнице, ведущей в подвал, найду ответы на все вопросы.

В этой двери никогда не было замочной скважины, не было и ключа. Только дверная ручка. Но я слишком робею, чтобы пойти и проверить.

Я возвращаюсь в свою комнату, ложусь на кровать, смотрю в потолок и задаюсь вопросом: почему из подвала не воняет? Но самой постановкой вопроса пытаюсь себя утешить. Если бы мама и папа были там, мы бы ощущали трупный запах. Но Белла все время возвращается туда и скребется в дверь, будто что-то учуяла. Я по-прежнему ее оттаскиваю, чтобы орк не заметил и снова не предложил мне накормить собаку маминым снотворным. Может, лучше опять их подсыпать ему, эти таблетки? Все, сколько есть. Смешать с едой и отравить его. Но боюсь, что на этот раз он заметит. Не потому, что хитрый. Я сначала думал так, но потом понял, что он просто глуп. «Ум глупцов – в недоверчивости», – всегда повторяла мама. Когда глупцы чего-то не понимают, они сразу становятся подозрительными. Поэтому их можно облапошивать до определенного предела. Потом их все настораживает, они перестают доверять, и переубедить их никак нельзя. Самое скверное то, что с такими типами никогда не знаешь, на что они способны, какой реакции ждать от них. Поэтому из всех людей глупцы наиболее опасны.