Дом Для Демиурга. Том первый

На празднованиях Сотворивших Мио поняла, откуда взялась такая спешка и какие перспективы увидел Агайрон. Большой затейник этот граф, сперва король был женат на его сестре, а теперь граф норовит подсунуть ему дочку. Еще немного, и бракосочетания Сеорнов и Агайронов станут новой государственной традицией. Впрочем, граф всецело прав. От Реми, а раньше и от Гоэллона герцогиня слышала много такого, что заставило ее понять: с некоторых времен король никого не слушает, никому не доверяет — ни "возлюбленному брату Руи", ни второму советнику, герцогу Алларэ… кажется, вообще никому. Может быть, конечно, появился некто, доселе не известный двору и столице, — но кто? Ни одного нового лица, ни одного нового назначения…

Может быть, король вспомнил, что он может править Собраной единолично, не слушая ничьих докладов, не опираясь ни на министров, ни на советников, ни на маршала? Король, если вдуматься, еще и не такое может: достаточно вспомнить, что он устроил на севере. И очень, очень хорошо для всех, если дочь первого министра окажется супругой короля. Ночная кукушка, если постарается, перекукует любую дневную, а уж папенька Агайрон постарается, чтобы эта кукушка куковала правильно. Вопрос, конечно, в самой кукушке: Анна больше похожа на благонравную монашку, затворится в своей части дворца, наберет девиц потише, будет читать, вышивать и заботиться только о здравии и благополучии короля, а не о том, что у него на уме. Потом родит парочку наследников для министра, ведь при двух принцах отпрыскам от второго брака трона не видать, как своих ушей без зеркала — и окончательно превратится в украшение приемов и оплот добронравия.

От такой кукушки пользы Собране не будет, разве что его величество слегка помягчает характером; только это-то никому не поможет. Стране нужна настоящая королева, которая сумеет не только подладиться под его величество, но и исподволь диктовать ему верные решения. Умная и обаятельная женщина смогла бы распорядиться близостью с королем, но Анна… ее можно научить выглядеть привлекательной, а вот ума уже не вложишь, слишком поздно. Первый министр воспитывал доченьку для монастыря, а не для трона и даже не для столицы, а теперь пытается расхлебать свое варево. Остается его только пожалеть: остался последний инструмент, да вот только Агайрон своими руками превратил его в негодный.

Мио смотрела в зеркало, Мари и Кати хлопотали вокруг с щипцами и шпильками, Эстер и Эмили поочередно притаскивали из гардероба то одно, то другое платье. Герцогиня капризничала. Она еще вчера знала, в каком платье отправится во дворец, но в последнее время ее дамы подраспустились и забыли, что их первый долг — угадывать мысли госпожи за полчаса до того, как они появятся в голове герцогини.

— Зеленое с корсажем, — высунула из гардеробной комнаты острый носик Эстер.

— Какое зеленое? — утомленно спросила Мио. — У меня половина платьев зеленые. И почти все с корсажами.

— Вот это, — через несколько минут Эстер явилась уже с платьем.

— О да, — герцогиня подняла глаза к потолку. — Как раз по погоде…

— Синее с лентами?

— Дура, — не выдержала Мио. — Я что, на похороны иду?

— Коричневое?

— Оно с золотой вышивкой, Эстер, — шикнула Мари. — Его величество…

— Молчу-молчу, — остроносенькая младшая дочь вассала, только третью девятину жившая в доме Мио, покраснела и спряталась. "Замуж выдать к кошкиной матери", подумала герцогиня.

— Если через четверть часа… — тихо сказала Мио, и все четыре бестолочи всполошились, зная, что испытывать терпение герцогини чревато неприятностями.

Разумеется, и платье нужное нашли, и плащ, и перчатки, и сапожки к нему подобрали, и прическу догадались сделать правильную — из тех, что не портятся под накинутым на голову капюшоном. Второй день шел мелкий мокрый снег, и о прогулках без капюшона мечтать не приходилось. Мари так зашнуровала корсаж, расшитый листьями винограда, что герцогиня первые минуты не могла вздохнуть; потом, конечно привыкла, зато талия получилась не шире ножки бокала.

Руи смеялся, обнимая ее за талию — получалось, что в кольцо, образованное ладонями, можно просунуть палец; смеялся и говорил что-то о несказанном вреде здоровью и цвету лица, потом касался пальцами щеки — словно удивлялся, что, невзирая на туго зашнурованные корсажи, Мио не бледна, а выглядит вполне цветущей. Потом распускал шнуровку и говорил — так-то лучше…