Дом (др. перевод)

Он вышел из машины, чувствуя себя блохой, стоящей перед накатывающейся волной. Если происходящее как-то связано с домом в Чикаго, заброшенным театром в Альбукерке, резервацией и Бог знает чем еще, он перед лицом этого – лишь пылинка. Ему не было смысла приезжать сюда. Смешно думать, что он сможет что-либо сделать, как-то повлиять на происходящее. Его заманили сюда, призвали, завлекли, но теперь он понимал, что бессмысленно пытаться что-либо изменить.

Тем не менее Сторми открыл калитку и направился через ухоженный дворик к крыльцу.

Вечер стоял теплый, однако в тени дома воздух был холодным, и Сторми вспомнил, что точно так было и прежде. Он снова почувствовал себя ребенком, бессильным, полностью во власти того, что он не понимал. Сторми знал, что его родителей и бабушки давно уже нет в живых, понимал это умом, однако на уровне эмоций ему казалось, что они здесь, внутри, ждут его, хотят его отругать, наказать, и он вытер о джинсы вспотевшие руки.

Ключа у него не было, но входная дверь оказалась не заперта, и Сторми, распахнув ее, вошел в дом. Он ошибался: дом изменился. Не само строение, не стены, полы, потолки или обстановка. Все это оставалось в точности таким же, каким было тридцать лет назад. Что вселяло ужас. Однако настроение дома, похоже, изменилось: атмосфера царственного официоза, безраздельно господствовавшего прежде, которой пропитались все закутки здания, исчезла, сменившись гнетущим предчувствием какой-то беды. Пройдя в прихожую, Сторми повернул направо. Длинный коридор, где он играл в детстве, теперь выглядел угрюмым и зловещим – противоположный его конец терялся в полумраке, который почему-то внушил Сторми страх.

Он никак не мог найти в себе мужество хотя бы для того, чтобы попытаться подняться наверх.

Развернувшись, Сторми направился обратно в прихожую, но заметил в гостиной какое-то движение. На улице был еще день, однако свет почти не проникал в дом, и Сторми дрожащей рукой стал искать выключатель. Нащупав его, он нажал клавишу.

Прямо в дверях стоял дворецкий.

– Здравствуйте, Биллингхэм, – не очень-то удивившись, сказал Сторми.

Улыбнувшись, дворецкий учтиво склонил голову:

– Здравствуй, Сторми.

Глава 15 Дэниел

Перед ними простиралось лето, только что наступившее, насыщенное обещанием приключений. Его неизбежный конец находился так далеко в будущем, что можно было о нем не думать. Дни стояли длинные и жаркие, и Дэниел со своими друзьями проводил время, строя планы. Изготавливать свечи в песке: плавить готовые свечи, украденные Джимом из дома, выливая жидкий воск вдоль шнурков в отверстия, вырытые в плотной песчаной почве во дворе. Продавать газированную воду: в ход пошел папин складной карточный столик, сестра Джима написала вывеску, и они часами сидели на палящем солнце, добавляя в газировку все новые и новые кубики льда, пока она не становилась настолько разбавленной, что даже они не могли ее пить. Забрасывать яйцами почтовые ящики: стащить из холодильника два яйца – каждый по одному, а затем сыграть в «камень-ножницы-бумага», чтобы выяснить, кому бежать к соседскому почтовому ящику и выливать туда разбитые яйца.

Это была идеальная жизнь. Ни о чем не нужно было думать заранее, ничего не нужно было доводить до конца; они занимались тем, что хотели, тогда, когда хотели, заполняя бесконечные свободные дни своими прихотями.

Однако дома что-то было не так. Дэниел это чувствовал. Родители ничего не говорили, однако он замечал в их отношениях едва различимую перемену, чувствовал отсутствие чего-то такого, о существовании чего даже не догадывался. Вечером за столом под напускной любезностью отца просматривалась ярость, веселье матери не могло скрыть ее печаль, и Дэниел радовался тому, что на дворе лето и ему не нужно проводить с родителями столько времени, сколько обычно.

Однако по мере того как проходили дни, воспоминания о школе отступали на задний план, и летние ритмы становились менее спонтанными и более предсказуемыми; и у Дэниела крепло подозрение – нет, он все больше убеждался в том, что ни мать, ни отец не виноваты в ухудшении своих взаимоотношений. Они были жертвами. Как и он, они видели происходящее, но ничего не могли поделать, вынужденные бессильно наблюдать за всем со стороны.

Виноват в этом был Биллингсли, слуга.

И его грязная дочь.

Дэниел не мог сказать, почему он так решил, но знал, что его догадка верна, и хотя прежде он не слишком об этом задумывался, теперь он вдруг осознал, что эти двое, отец и дочь, вселяют в него ужас. Дэниел не мог сказать точно – почему. Биллингсли неизменно вел себя по отношению к нему вежливо и почтительно – слишком вежливо и почтительно, – в то время как Донин стеснялась и избегала его, словно была в него влюблена. Но он поймал себя на том, что боится их, и стал сознательно прилагать усилия, чтобы не встречаться с ними, избегать их, по возможности никак не контактировать.

Его родители, заметил он, делали то же самое.

В чем дело? Почему отец просто не прогонит Биллингсли?