Доктор Реймонд повел Кларка за собой в дом, миновал прихожую и прошел длинным темным коридором. Достав из кармана ключ, он отпер массивную дверь и жестом пригласил собеседника в лабораторию. Прежде тут была бильярдная. Комната освещалась через стеклянный купол в центре потолка, и унылый тусклый свет все еще озарял фигуру доктора, пока тот не зажег лампу с тяжелым абажуром и не поставил ее на стол в центре комнаты.
Кларк огляделся. Стены были почти полностью заставлены, едва ли хоть какой-нибудь фут оставался свободным: повсюду шкафы с бутылками и пузырьками всевозможных форм и цветов, а в одном углу красовался небольшой чиппендейловский книжный шкаф. Реймонд указал на него.
– Видите этот пергамент Освальда Кроллиуса[59]? Он первым указал мне путь, хотя не думаю, что сам сумел его обнаружить. Вот его странное высказывание: «В любом зерне пшеницы сокрыта душа звезды».
Мебели в лаборатории почти не было. Стол посередине, каменная плита со стоком в углу, два кресла, где сидели Реймонд и Кларк – вот и все, не считая странного на вид кресла в дальнем конце комнаты. Кларк посмотрел на него – и вскинул брови.
– Да, то самое, – сказал Реймонд. – Можно сразу его и подготовить.
Он встал, выкатил кресло ближе к свету и принялся его поднимать и опускать: спустил пониже сиденье, выставил спинку под разными углами, поправил подставку для ног. Кресло выглядело довольно удобным, и Кларк провел ладонью по мягкому зеленому бархату, пока доктор возился с рычагами.
– Ну вот, Кларк, теперь располагайтесь поудобнее. Мне предстоит еще пара часов работы: некоторые вещи пришлось оставить напоследок.
Реймонд подошел к каменной плите, и Кларк мрачно наблюдал, как тот склонился над рядом пробирок и зажег огонь под ретортой. У доктора была небольшая переносная лампа, с таким же абажуром, как и у лампы побольше, стоявшей на полочке над лабораторным столом, и Кларк, сидевший в тени, обводил взглядом большую мрачную комнату, размышляя о том, какой странный эффект дает контраст яркого света и невнятной тьмы. Вскоре он заметил в комнате какой-то странный запах – поначалу лишь намек на него; по мере того как аромат становился все отчетливей, Кларк даже удивился, что тот ничем не напоминает ни химическую лабораторию, ни операционную. Он принялся от нечего делать вспоминать, что же это за запах, и почти бессознательно припомнил, как пятнадцать лет тому назад провел целый день, блуждая по лесам и лугам в окрестностях своего бывшего дома. То был огненный день в начале августа, очертания предметов и сельские дали терялись в жаркой дымке, и те, кто смотрел на градусник, говорили о небывалой жаре, о почти тропических температурах. Странно, что именно этот удивительно жаркий день в пятидесятых годах возник в воображении Кларка; ощущение ослепительного, пронизывающего солнечного света, казалось, затмевало все тени и свет в лаборатории, и он сызнова ощущал порывы горячего ветра в лицо, видел, как поднимаются над травой потоки дрожащего воздуха, слышал многоголосое жужжание лета.
– Надеюсь, Кларк, этот запах вас не раздражает – он совершенно безвреден. Быть может, вас начнет немного клонить в сон, только и всего.