Дом и корабль

Прикосновение нитки вернуло Митю к действительности. Ему показалось, что за иллюминатором сгущаются сумерки, и он уже не решался смотреть на часы. Надо было прощаться и уходить. Митя видел много мертвых людей, но ему еще ни разу не приходилось прощаться с ними. Понаслышке он знал, что их целуют в лоб или в руку.

Но при жизни Каюрова они никогда не целовались, и Митя боялся, что получится фальшиво. Поэтому он постоял еще минуту, стараясь прочно запечатлеть в памяти застывшую на губах Каюрова знакомую пленительную полуулыбку. Затем круто повернулся и вышел.

Глава шестнадцатая

Теперь можно было двигаться не торопясь. Поднимаясь в надстройку, Митя нарочно становился обеими ногами на каждую ступеньку.

Он постучал к комдиву, никто не ответил. Рядом, в каюте комиссара, происходил какой-то крупный разговор. Митя прислушался и, хотя голоса доносились из спальной половины, отделенной от кабинета тяжелой портьерой, узнал громовой бас Холщевникова.

— Возмутительно! — кричал бригврач на кого-то безгласного. — Цивилизованный человек, читаете разные умные книжки, а ведете себя, как полинезиец. Да и полинезийцы, уверяю вас, уже давно так себя не ведут. Вы знаете, что такое сепсис? Знаете или не знаете?

Митя на мгновение представил себе виноватое, растерянное лицо Божко, но не почувствовал жалости.

— Ах, знаете? Так вы что же — решили себя сгноить? Если вам угодно отправиться на тот свет — то, позвольте вам заметить, есть много других способов, более почетных и менее мучительных…

Митя насторожился. Бригврач кричал на Божко. Тот, на кого кричали, защищался вяло, его возражения застревали в портьере. Бригврач гремел:

— А, бросьте вы ссылаться на Божко! Это не врач, а холоп. Что вы ему прикажете, то он вам и пропишет. Будь у него хоть на грош чувства долга, он наплевал бы на ваше высокое положение и положил бы вас в госпиталь. Но ему выгодно быть посвященным в тайны начальства и тайком перевязывать вас в каюте, хотя для этого существует перевязочная. Почему выгодно? А потому, товарищ батальонный комиссар, что тогда вы перестаете заглядывать к нему в лазарет и не видите — хотя обязаны видеть, — что он довел его до полного развала. Очень рад, что вам это неприятно слышать. Пусть это будет на вашей партийной совести.

В одно мгновение Митя связал разрозненное — тяжелый сладковатый запах в каюте комиссара, утренний разговор по телефону, наглое поведение Божко. Дольше стоять под дверью было неприлично, и Митя громко постучал. Голоса сразу стихли.

Дверь открыл Штерн. После горячего душа лицо хирурга порозовело, глаза сонно щурились. Через минуту из-за портьеры вышли как ни в чем не бывало бригврач и комиссар. Бригврач вытирал пальцы носовым платком, комиссар застегивал крючки на вороте. Подойдя вплотную к столу, комиссар расшвырял бумаги и, отыскав беленькую кнопку звонка, ткнул в нее с таким остервенением, как будто собирался взорвать корабль. Явившемуся на звонок Митрохину он приказал накрыть стол (он посчитал: раз, два, три, четыре…) на пять человек, сопроводив свое приказание таким царственным жестом, что Палтус не решился спросить, откуда ему взять эти пять обедов, и ушел пошатываясь.

— Так вот, лейтенант, — сказал бригврач, протягивая Мите тяжелый, весь в монограммах, серебряный портсигар. — Можете доложить своему командиру, что вы сделали все, что могли. Пусть это послужит вам некоторым утешением.

— Утешение слабое, — проворчал Штерн.

— Э, нет, не говори, Юлий Абрамыч. В нашем деле — я имею в виду всех нас, врачей и солдат, — бывают и победы и поражения. Чистая совесть при поражениях — это то же самое, что…

— Что стерильность при ранениях, — подсказал Штерн.

— Вот именно.

Бригврач грузно опустился в кресло и вытянул ноги. Штерн тоже сел и закурил. Оба хирурга были в шлепанцах, и Митя вспомнил Горбунова и Кондратьева в день возвращения из похода. С не просохшими после горячего душа волосами, усталые и возбужденные, они расхаживали вокруг бильярдного стола в своих стоптанных тапочках, а скромный штурман плавбазы любовался победителями издали. Двое пожилых людей в шлепанцах не были победителями, но — странное дело! — Митя испытывал к ним то же граничащее с робостью почтительное чувство и так же не решался заговорить.

— Вы считаете, случай был безнадежный? — спросил он после некоторого колебания и, еще не договорив, устыдился своей бестактности.

Серебряные усы Холщевникова дрогнули.

— Безнадежных случаев не бывает, — отрезал он. — Бывают случаи, когда надежды не сбываются.

Митя так смутился, что Ивлев счел своим долгом прийти ему на помощь:

— Но шансов было мало?

Бригврач упрямо мотнул головой.