Дом и корабль

— Нет ничего выше и могущественнее, чем человеческий коллектив, — услышал он голос Горбунова, — и нет ничего гнуснее, чем человеческое стадо. Коллектив умнее и нравственнее отдельного человека, стадо глупее и подлее. У коллектива есть прошлое и будущее, у стада — только настоящее. В коллективе даже умерший человек продолжает жить, стадо способно затоптать живого. Стадо может притвориться коллективом, но не надолго, в нем нет взаимного притяжения частиц, оно как бочка, стянутая обручами. Если сцепления нет, а есть только обручи — привычка к подчинению, страх перед трибуналом, вызубренные, но не ставшие плотью и кровью истины, в критический момент все это может полететь к дьяволу под хвост, и стадо покажет себя стадом. Вы знали Кузьминых?

— Каких Кузьминых? — встрепенулся Митя.

— Не каких, а какого. Командира Р-2.

— Это который погиб?

— С ним вместе погиб Володя Попов, штурманец из моего выпуска. Мы с Борисом Петровичем зашли к нему на лодку за сутки до выхода. Кузьминых нас встретил по-княжески, угощал и все такое. Я ушел с тяжелым чувством. Будь я комдивом — не выпустил бы лодку.

— А что вам тогда не понравилось?

— Теперь уж не могу объяснить. В том-то и дело, что все недоказуемо. Не понравилось нам, как люди ходят по лодке, как у них чай заваривают, как улыбаются. Больше всего — как улыбаются. Нет дружбы, нет уюта, нет уверенности в соседе, все смотрят в рот командиру, а это ведь не всегда признак авторитета. Кузьминых был не глуп и не трус, но чересчур самонадеян. Вы знаете, как погибла Р-2?

— Нет, — сказал Митя виновато.

— Ну как же вы не лентяй? Кузьминых подорвался на антенной мине, не выходя из залива. Дело было ночью, лодка шла в надводном положении. Командир стоял на мостике, взрывом его сбросило в воду. Повреждения были незначительны, лодка полностью сохранила плавучесть и ход. Но, потеряв командира, экипаж сразу рассыпался, на минуту возникла растерянность. Этого оказалось достаточно, чтоб нарваться на вторую мину. И представьте себе: после этого лодка — огромная, многоотсечная — еще жила. Только третья мина ее доконала.

— Значит, это было минное поле?

— Воевать на Балтике и ходить по минным полям — это одно и то же. Финский залив напичкан этим добром — контактными, акустическими, антенными, магнитными, сетевыми… Ходить можно, но, конечно, умеючи. Нужно иметь терпение и фантазию.

— Фантазию?

— Да, надо уметь поставить себя на место противника, понять его логику. Именно в тот момент, когда противник приходит к убеждению, что пролив непроходим, у вас появляются серьезные шансы на то, чтоб пройти. Вот смотрите…

Горбунов вытащил из-под подушки тетрадку и раскрыл ее на странице, заложенной полоской цветного целлулоида. Тетрадка была самая обыкновенная, в клеточку.

— Вот, — сказал Горбунов с хитрым видом, — сюда по вечерам я заношу все, что мне удается узнать о минной обстановке. Мне это заменяет пасьянс. Вот, например. Вертикальная схема минного поля, которое мы форсировали в районе Гогланда. Здесь несколько вариантов, или, точнее сказать, версий. Верна какая-нибудь одна, но я обязан учитывать все.

Митя с интересом взглянул на аккуратно вычерченную схему. Расположенные в несколько ярусов мины изображались кружочками, минрепы — пунктирными линиями.

— Мы прошли это поле на большой глубине, самым малым ходом, чтоб сразу отработать назад при касании корпуса о минреп. Скажу вам откровенно, скрежет минрепа — один из самых мерзких звуков в мире, он леденит душу. У нас было восемь касаний. У Бориса Петровича редкая выдержка. И звериный нюх. Вообще такого командира поискать.

Несомненно, Горбунов говорил искренне, но в настойчивости, с которой он хвалил Кондратьева, Мите почудилась какая-то нарочитость.

— Во всякой борьбе, — продолжал Горбунов, — действует непреложный закон. Ты проиграл в двух случаях: а — в тот момент, когда признал превосходство врага, бэ — когда столь же слепо уверился в своем превосходстве.

Формула показалась Мите любопытной.

— Немецким чинодралам — а впрочем, только ли немецким? — в высшей степени свойственно самодовольство. Немец, которому было поручено запереть нас в заливе, вероятно, считает, что запер нас как нельзя лучше. Вот это самое и дает мне шанс. Вы не болтливы, штурман?

— Не знаю. Кажется, нет. А что?

— Дело в том, что у меня есть еще одна заветная тетрадка. Там нет ничего секретного, и если я попрошу вас до времени держать язык за зубами, то единственно потому, что все это очень сыро и не приведено в систему. Я попытался проанализировать все известные мне случаи гибели подводных лодок как в военное, так и в мирное время и пришел к убеждению… Вам не скучно?

— Нет, нет…