Дом и корабль

- Хирурга достал? - осведомился он тоном заговорщика. - Кого, Холщевникова? Молодец. Флакон не лекарь, а задница. Я бы его к себе на милю не подпустил.

- Флакон? - переспросил Митя. Его мысль не поспевала за темпом, в котором жил Саша. - Какой флакон?

- Божко. Туго соображаешь, старпом. Позднее зажигание. Ты приглядись к нему: типичный флакон из-под духов. Башка как стеклянная пробка. Духами пахнет, а внутри пустой. - Он захохотал, но сразу оборвал смех и нахмурился. - Как Васькины дела? Выживет?

- Не знаю.

- Выживет, - заявил Саша безапелляционно. - Вот попомни мое слово.

- Откуда ты знаешь? - удивился Митя.

- Знаю, не спорь. А вот у тебя, мил друг, вид такой, как будто ты сейчас брякнешься в обморок. А ну сядь! - Он подставил раскладной табурет и заставил Митю сесть. - Теперь скажи: у вас на лодке много повреждений?

- Не знаю.

- Что ты за старпом такой - ничего не знаешь? Ваську жалко. И за Виктора я тоже переживаю. Виктор мировой мужик, умница. Теперь хлебнет горя.

Митя насторожился.

- Это за что же?

- А вот - зачем от базы отошел.

- Правильно сделал.

- И я считаю - правильно, а получилось нехорошо.

- Случайность…

- Вот именно. Частный случай закономерности, выражаясь языком философии. А по-нашему - «чепе».

- Ни черта, - сказал Туровцев, начиная тревожиться. - С комдивом же согласовано…

- Ты чудила, ей-богу. Ясно, под суд его никто не отдаст. Но помнить - будут. А что согласовано - это не спасает. Еще хуже.

- Почему?

- Потому что комдив теперь вдвойне озлится: дескать, мало того, что сам влип, так еще и меня, собака, втравил.

- Но послушай, где же логика?..

- Вот и говори с ним! Если б люди всегда поступали согласно логике, коммунизм наступил бы еще в первой половине прошлого века.

- Как это так?

- Точно. Сразу после опубликования коммунистического манифеста.

С Сашкой было невозможно спорить.

- Комдив Горбунова не даст в обиду, - сказал Митя.

- Будем надеяться. Однако дружба дружбой…

- Комдив - хороший мужик.

- И это верно. Но он - комдив.

- Послушать тебя, стоит человеку получить повышение, и он обязательно испортится.

- Извините. Этого я не говорил. Если человек соответствует своему новому положению - отнюдь не обязательно.

- А по-твоему, Борис Петрович не соответствует?

- Этого я тоже не говорил. Поживем - увидим. Вообще ты меня слушай - я дело понимаю. Не гляди, что я такой тютя, - я хитрый, как муха.

- Будто? - Митя попробовал улыбнуться.

- Ей-богу. Будь у меня вкус к карьере и прочему такому свинству - из меня выдающийся прохвост мог получиться. Но - не могу. С души воротит. Для меня эта область закрыта. Аусгешлоссен, как говорят немецкие варвары…

Митя просидел у Веретенникова минут десять. Он понимал, что не время рассиживаться, но не было сил уйти. Наконец он заставил себя встать и, не прощаясь, пошел к двери. Сделав несколько шагов по коридору, он вынужден был остановиться и две-три секунды стоял, держась за переборку, в полном мраке. Затем лампочки снова налились жидким мерцающим светом. Этот свет был слишком слаб, чтобы осветить коридор, но все-таки показывал направление. Сперва Митя подумал, что у него помутилось в глазах. Затем понял: электрики выполнили обещание, и сейчас в лазарете над узким операционным столом разгорелась холодным огнем похожая на большой цветок подсолнечника бестеневая хирургическая лампа.

Митя побежал в лазарет.

На пороге перевязочной его остановил властный окрик: «Халат! Халат, черт подери!» Туровцев уже слышал этот громовой бас по телефону. Ему загораживал вход среднего роста плотный мужчина такого бравого и воинственного вида, какой бывает только у старых военных врачей и капельмейстеров. Мите показалось, что весь свет, которым была залита перевязочная, излучал он один. Он весь сиял: от закрученных кверху кончиков серебряных усов до похожего на треугольный парус белого фартука. Рукава крахмальной рубашки были засучены и открывали полные белые, очень широкие в запястьях руки, с кистей текла радужная пена. Не переставая тереть ногти жесткой щеткой, он гремел. «Что вы смотрите, Божко? Если этот человек нужен - дайте ему халат. Если нет - выставьте его за дверь».

Божко, вырядившийся в новый халат с таким же треугольным фартуком, скорчил кислую мину. Он, конечно, с удовольствием выставил бы Митю, но это было невозможно. Поэтому он протянул Туровцеву какой-то дырявый балахон и даже помог надеть его в рукава. Балахон едва прикрывал колени и сразу же треснул под мышками. Митя поискал глазами уголок, где бы он мог притулиться, никому не мешая, и пристроился на низенькой скамеечке, подобрав ноги и стараясь занимать как можно меньше места.

Раненого уже перенесли в операционную. Дверь туда была приоткрыта, но Митя не видел Каюрова, а только рыжего санитара и Гришу, которого не сразу узнал из-за закрывавшей рот марлевой повязки.