Дом и корабль

- Это правда, что ты на Горбунова заявление писал?

Митя не ответил. Тамара всплеснула руками.

- Неужели правда? Ох, только не оправдывайся, Дима, я ведь все понимаю… Тут люди похитрее тебя.

- Кто?

- Да тот же Семка. Ты не знаешь, какой он.

- Страшный? - усмехнулся Митя.

- Если бояться, то, пожалуй, и страшный.

- Тебе же он нравился?

- Конечно, нравился. А ты что же думал, я просто так - за харчи? Он ведь не глуп. И держаться умеет. Думаешь, вот сильный человек, никого не боится, ни от кого не прячется…

Митя почувствовал укол и вспыхнул.

- Вор, - сказал он со злостью.

Ему не так хотелось обругать Селянина, как задеть Тамару. Но Тамара только улыбнулась.

- Нет, не вор. Может быть, хуже вора, но не вор.

- Что может быть хуже?

- Холуй.

- Почему холуй? - удивился Митя.

- Не знаю почему, но холуй. Важный, властный, но холуй.

- Злой?

- Скорее равнодушный. Но уж если кого невзлюбит - вот как Горбунова, - ни перед чем не остановится.

- За что он его так ненавидит?

- Наверно, за то, что Горбунов не такой, как он.

- Разве за это можно ненавидеть?

- Значит, можно.

Митя задумался.

- Интересно, в чем его сила? На чем он держится?

Тамара засмеялась невесело.

- Это я тоже только недавно поняла. А на том, что у больших людей бывают маленькие слабости.

- У каких людей?

- А вот представь себе, Дима, человека, который руководит, командует, решает всякие вопросы, и, наверно, правильно решает - там он большой человек. А есть у него уголок, где он человек маленький: повеличаться любит, лишнее урвать, согрешить втихомолочку. Самому-то неловко, а этот готов к услугам - и познакомит, и достанет, и свяжет, и прикроет, грех на себя возьмет. Ты знаешь, - она тихонько засмеялась, - я у него книжечку видела телефонную, ну точь-в-точь как твоя, только записаны в нее одни нужные люди. И около каждой фамилии этак меленько: чем заведует, что может дать, в чем сам нуждается.

- Нет, ты врешь, - сказал Митя с ужасом.

Тамара продолжала смеяться.

- Не беспокойся, тебя там нет, ты начальство небольшое, даже без телефона. А впрочем, как знать, может, и тебя теперь записал, бывает, и лейтенант на что-нибудь сгодится.

Это было жестоко.

- А ты поумнела, - сказал Митя, мстительно усмехаясь. - Это что же - Семен Владимирович научил уму-разуму?

- Жизнь, - спокойно сказала Тамара. - Ну и он, конечно…

- А насчет покровителей - это все твои догадки?

- Нет, зачем же догадки. - Тамара нахмурилась. - На днях он привез ко мне одного своего… Нестарый еще дядька, в штатском; простое такое лицо, но видать, что умный. Только скованный очень, не знает, как держаться, - то ли я дама, то ли шлюха. Потом решил, что дама… все-таки.

- А Селянин перед ним петушком?

- На равных. Еще задирает.

- Значит, не холуй?

- Холуи разные бывают. Есть, что дерзят.

- А тот что?

- Доволен. Он же демократ. Услышал, что у мен» день рождения, и спрашивает: «Скажите, Тамара Александровна, есть что-нибудь такое, чего вам очень хочется?» Я обозлилась и говорю: «Есть. Прорыв блокады». - «Вот этого, - говорит он, - я вам к завтрему не обещаю, задайте пока что-нибудь попроще». - «Ладно, говорю, хочу торт-пралине, как в довоенном „Норде“. На том разговор и кончился.

- Здорово ты его… Ну а дальше что?

- Дальше? - Тамара явно колебалась. - Ну ладно, иди сюда…

Она встала и взяла со стола коптилку. Митя тоже встал. В темном углу рядом с дверью стоял знакомый низенький столик, накрытый газетой, газета была старая, бумага просалилась и почернела. Тамара передала Мите коптилку, а сама осторожно, двумя руками приподняла бумагу, и Митя увидел большой квадратный торт, залитый шоколадной глазурью и украшенный завитушками и розочками из масла. На блестящей, как полированный гранит, поверхности чья-то умелая рука вывела Тамарин вензель. Он перевел глаза на Тамару. На ее лице была мучительная гримаса.

- Что делать, Димка? - сказала Тамара шепотом. - Я не могу до него дотронуться. А выбросить - рука не поднимается.

- Зачем же ты взяла?

- Я не брала, что ты… Приехал Соколов и привез. Мне вообще не до того было… Уж потом-то я поняла.

- Что поняла?

- Господи, да ты совсем глупый. Поняла, что Семка меня продал.

- Что значит продал?

- Ну, уступил. Дошло?

- Дошло, - сказал Митя растерянно. Он совсем не был убежден, что до него действительно дошло. - Но я все-таки не понимаю, почему…

- Почему продал? Надоела. Много хлопот. А может быть, - Тамара понизила голос, - чувствует, что сильная поддержка понадобится, вот он и пошел с козыря. Может, он и не отдал бы меня так, да уж очень под ним земля горит.

- Почем ты знаешь?

- Кто тебе сказал, что знаю? Я чувствую. Хорохорится, а сам трусит чего-то. Да ну тебя, я с тобой о деле советуюсь, а ты с глупостями. Что делать, Димка? Ведь это крем - он прокиснет…

Митя нагнулся и понюхал. Сквозь полузабытые пленительные запахи какао и ванили явственно пробивался кисловатый запах брожения. Он задумался. А Тамара держала газету за уголки и ждала ответа.

- Хоть убей, не знаю, - пробормотал Митя, подавленный не столько рассказом, сколько зрелищем: в центре осажденного Ленинграда сверкал глазурью и благоухал ванилью настоящий довоенный торт.