Дом и корабль

Нужно ли объяснять, что Тамара не развернулась? На ее лице нельзя было заметить того сияния, которое появляется у очень влюбленных и очень счастливых женщин, но женой она стала образцовой. Было что-то трогательно-забавное и в то же время чуточку мещанское в ее почтении к своему новому положению замужней дамы. Она гордилась мужем, его образованностью и деликатными манерами и не стремилась властвовать в семье. Может быть, именно потому, что она выросла без отца, ей нравилось, что ее муж не мальчишка, а солидный человек, которому не стыдно подчиниться. И она в самом деле заметно подпала под влияние мужа, его мнений и вкусов. Бывает и так, что сильный характер сознательно подчиняет себя более слабому, но это подчинение редко бывает прочным. В первый же день войны возникла трещина, которая с катастрофической быстротой переросла в разрыв. Оказалось, что Николай Эрастович - патологический трус, известие о том, что Гитлер перешел границу, сшибло его с ног, и он уже не мог подняться. Сначала он мучительна боялся отправки на фронт. Выяснилось, что он не подлежит призыву. Тогда он стал мучительно бояться осады, прорыва, вторжения. Он боялся воздушных налетов и отказывался лезть на крышу. Когда начался артиллерийский обстрел города, он боялся снарядов и отлынивал от дежурства во дворе. Но самым унизительным из его страхов был страх перед надвигающимся голодом.

В глазах Тамары трус не был ни мужчиной, ни человеком. Почти брезгливо она следила за тем, как почтенного вида немолодой интеллигент, с исполненными достоинства манерами и корректной неторопливой речью, на глазах превращался в неопрятного, суетливого и многословного старика, одержимого единственной всепоглощающей маниакальной идеей - выжить, сохраниться. Тамаре было доступно чувство жалости, и она жалела мужа. Но жалость разрушала уважение и привязанность, которые она принимала за любовь. Любви же она еще не знала.

Глава четвертая

Прошло три дня после вскрытия рундуков. Туровцев брился, когда в дверь постучали. Так барабанить мог только один человек - Саша Веретенников. Не дожидаясь ответа, он ворвался в каюту, маленький, курносый, воинственный.

- Здорово, старпом! - гаркнул Саша, сунув Туровцеву железную ладошку. - Новости слыхал?

Строго говоря, Митя не был старпомом, старшие помощники бывают только на тех кораблях, где помощников два. Но Саша не придавал значения формальностям.

- Ни черта ты, Спящая, не знаешь! - закричал он в восторге, любуясь Митиной растерянностью. - Борис вернулся.

Никакого Бориса Митя не ждал, но не осмелился в этом признаться.

- Откуда? - спросил он осторожно.

Веретенников захохотал.

- С того света.

- С того света? - переспросил Митя, все еще не понимая, но уже волнуясь. - Какой Борис?

- Как - какой? Борис Кондратьев. Туго соображаешь, старпом.

- Двести вторая?!

- Точно так. Стоит у пирса в Кронштадте. Цела, невредима и с боевым успехом. Танкер, тысяч на восемь.

- Нет, ты врешь…

Митя сразу охрип, - так было всегда, когда он волновался. Пришлось откашляться, чтобы прочистить горло.

- Слушай, Сашка, - сказал он слабым голосом. - Скажи, пожалуйста…

- Что?

- Ну, а этот самый, как его?..

- Кто?

- Брось, - взмолился Митя, - я же серьезно.

- И я серьезно. У тебя замедленная реакция. Для стрельбы торпедами - последнее дело. Кто этот самый?

- Ну, этот… Горбунов.

- Что Горбунов?

- Он тоже вернулся?

Веретенников внимательно посмотрел на приятеля.

- Тебе надо лечиться, старпом. Фосфорное голодание. - Он больно ткнул Туровцева пальцем в лоб. - Так вот, советую сделать оргвыводы. А для начала выдать к обеду из своих тайников по двести мочегонного типа портвейн. Не вздумай жилить, убьем.

Не успел Веретенников перешагнуть комингс, как загудел и замигал своим единственным красным глазом корабельный телефон. Судя по энергии, проявленной коммутатором, звонил командир плавбазы. Вместо того чтобы взять трубку, Митя стер с лица мыло, застегнул крючки на вороте кителя и понесся к Ходунову.

Веретенников сказал чистую правду, Митя понял это по тому, как его принял Ходунов.

- Слыхал? - спросил он, прежде чем Туровцев раскрыл рот. - Садись.

Командир пододвинул помощнику тяжелое кресло - сам он сидел, по обыкновению, на койке. Его красное лицо сияло.

- Каков орел! - сказал командир и подмигнул. Туровцев не сразу сообразил, что речь идет о Кондратьеве, у него не выходил из головы Горбунов. - А, помощник? Вот то-то и оно! Поторопились отпевать. «Все сроки вышли», - передразнил он кого-то. - Ха! Для кого вышли, а для Борьки Кондратьева не вышли. Нет, ты подумай: через минные поля; харчи, вода, горючее - все под метелку, а лодку привел, да еще транспортишко трахнул. Четыре тысячи регистровых брутто-тонн! Тоже на улице не валяется.

Выразив свои чувства, он сделал озабоченное лицо:

- Значит, так: лодка подойдет к борту после семнадцати. Час будут мыться, драить якоря. Смотри, чтобы пару хватило. Восемнадцать тридцать - ужин. Надо развернуться.

- Не из чего разворачиваться, - угрюмо сказал Митя.

- Обед сделаем а-ля фуршет, на ужине отыграемся. Шпроты в масле возьмешь из автономного.