Дом и мир

Я вышел из спальни — этой разбитой клетки — на яркий свет зимнего дня. В саду под деревом возбужденно щебетали скворцы. Направо вдоль веранды тянулась усыпанная гравием дорожка. По обеим ее сторонам цвели бегонии, источавшие вокруг пьянящий аромат. Невдалеке, у края луга, стояла пустая тележка, зарывшаяся носом в землю и с поднятым кверху задком. Один из распряженных волов пасся на лугу, а другой, зажмурив от удовольствия глаза, грелся на солнышке, в то время как ворона, сидевшая у него на спине, старательно выклевывала насекомых. Сегодня я словно услышал близко-близко биение пульса земли, занятой своими обычными делами — такими простыми и такими великими. Ее теплое дыхание, напоенное ароматом бегоний, проникало в глубь моего сердца, и невыразимо прекрасный гимн звучал над этим миром, где все было свободно, как был свободен я сам. И тут я вспомнил о Пончу, попавшем в хитрую западню, о его нищете, увидел мысленно, как он бредет по печальным, освещенным неярким светом зимнего солнца нолям и дорогам Бенгалии и, подобно волу, жмурит глаза, но не от удовольствия, а от усталости, недомогания и голода. Пончу — воплощенный образ бенгальского крестьянина-бедняка. Мне вспомнился и толстый с благообразной внешностью и тилаком на лбу Хориш Кунду. Хориш Купду — таких не единицы, таких очень много, они заволакивают все вокруг, как зеленая тина, которая заводится в старых, загнивших прудах между корнями тростника. Распространяя ядовитые испарения, она застилает весь пруд от одного берега до другого.

Нужно до конца бороться с непроглядным мраком, изможденным нищетой, ослепшим от невежества и одновременно скованным беспробудной инертностью, насосавшейся крови умирающих людей. Эта темнота душит кормилицу-землю, терзает ее. Надо бороться! Мы все время откладывали это дело. Но теперь пусть исчезнут мои иллюзии, пусть спадет окутывающее меня покрывало, пусть моя сила освободится от призрачных сетей онтохпура! Мы — мужчины, мы служим свободе, идеал которой мы видим перед собой, мы преодолеем преграды и вырвем пленницу Лакшми из рук злого духа. Нашей спутницей станет та, которая изготовит своими искусными руками победное знамя для нашего шествия. Мы скинем личину с той, что, сидя дома, плетет колдовские сети, чтобы удержать нас. Мы раз и навсегда освободимся от ее чар, мы не станем наряжать ее в волшебные одежды своих желаний и грез, чтобы она не отвлекла пас от истинной цели. Мне кажется, что сегодня я одержал победу, что я вступил на верный путь. Я смотрю на все открытыми глазами. Я получил свободу, и я дам ее другим. И в труде я найду спасение.

Возможно, когда-нибудь сердце заноет снова. Но теперь я уже знаю эту боль и смогу не поддаться ей. Ведь больно будет только мне — значит, какая же цена этой боли? Я готов Припять на себя часть страданий вселенной, пусть они будут гирляндой на моей шее. О истина! Спаси меня, спаси! Не допусти моего возвращения в мир лживых иллюзий. Если я обречен идти один, позволь мне, по крайней мере, идти твоим путем. И пусть твои литавры играют победный марш в моем сердце.

РАССКАЗ ШОНДИПА

Несколько дней назад Бимола плакала. Она вызвала меня к себе и долго не могла произнести ни слова, а глаза ее были полны слез. Я понял: она ничего не добилась от Никхила. Бимола была уверена, что настоит на своем, но я не разделял ее уверенности. Женщины очень хорошо видят, в чем слабость мужчин, но они совершенно не способны понять, в чем кроется их сила. Короче говоря, мужчина — такая же тайна для женщины, как женщина для мужчины. Будь это иначе, разделение полов означало бы напрасную трату сил со стороны природы.

О, гордость! Бимолу отнюдь не угнетает то, что она не выполнила важного дела. Она до глубины души возмущена тем, что просьба, на которую она решилась только после трудной внутренней борьбы, была отвергнута мужем. К чему только женщина не прибегает, чтобы поставить на своем. В ее арсенале — слезы и ласка, хитрость, намеки и обман. Женщины гораздо более индивидуальны, чем мужчины — в этом-то и заключается их очарование. Создавая мужчину, творец чувствовал себя школьным учителем, у которого в сумке хранятся лишь сухие заповеди да правила. Когда же наступило время создавать женщину, он превратился в художника, а в его сумке нашлись кисть и палитра. Разрумянившаяся, с глазами, полными слез уязвленного самолюбия, стояла передо мной Бимола. В этот момент она напоминала сверкающую зарницами грозовую тучу, нависшую над горизонтом, и была так прекрасна, что я не выдержал — подошел к ней совсем близко и взял за руку. Рука задрожала, но Бимола не отдернула ее.

— Царица, — сказал я, — ведь мы товарищи, у нас одна цель. Сядем и поговорим, как нам быть.