Дом Кёко

После их приезда в Нью-Йорк Сэйитиро иногда понимал, почему у жены такое лицо. То, что он сам постепенно перестал смотреть на Фудзико как на микроба, с которым приходится жить, отчасти утешало. «Эта женщина когда-нибудь станет такой же, как я. Узнает, что есть единственный способ — выработать иммунитет против микробов. И тогда я вместо жены обрету близкого друга».

И всё-таки этого приходилось терпеливо ждать. Он презирал мещанское представление о близости душ супругов. Не испытывал необходимости идти навстречу друг другу. Он, как поливочная машина, долго кружил на одном месте, а жена, как пешеход, могла то приближаться к нему, то удаляться. А тем временем подступит общий крах и всё поглотит.

— Так что с накидкой из серебристой норки? — спросил раскрасневшийся от вина Сэйитиро. Фудзико мельком взглянула на него.

«Какой-то затравленный вид, как у преследуемой шпионки», — подумал он. Но ответ жены оказался неожиданным.

— Серебристая норка? Мне уже расхотелось.

С накидкой из серебристой норки были связаны некоторые финансовые обстоятельства. Сначала Фудзико о ней мечтала. Она могла попросить отца прислать ей через знакомого американца деньги, чтобы купить накидку. Но Фудзико хотела получить её от Сэйитиро, в подарок на Рождество. Только накидка была очень дорогая, не по его месячному жалованью. Фудзико решила непременно добиться желаемого и открыла Сэйитиро свой план: ему нужно пойти к другу отца, американцу, взять деньги и сделать ей рождественский подарок, как будто купил его сам.

По одному слову «расхотелось» Сэйитиро заметил, что жена явно не в себе. Но он был из тех мужчин, которые не задают жёнам банальные вопросы вроде: «Что случилось?» Он просто подумал, что жена во власти очередной фантазии.

*

Из ресторана они сразу вернулись домой. Сэйитиро открыл окно, внёс в комнату заснеженные дрова. Фудзико вздрогнула от порыва холодного ветра, глядя на раскрытое окно и склонившуюся фигуру мужа.

Сэйитиро разжёг камин. Он умел разводить огонь. Мокрые поленья непрерывно потрескивали. Вскоре, будто освободившись от оков, полыхнуло пламя. Супруги сели перед камином, наблюдая за разгорающимися поленьями. Ковёр под ногами прогрелся, от него шёл знакомый запах.

Сэйитиро смотрел на огонь, и ему казалось, что он перенёсся в дом Кёко. В Нью-Йорке такого не случалось, но стоило ему куда-то поехать, и он вспоминал дом Кёко. Безумное поклонение хаосу, свобода, безразличие и при этом постоянно царящая атмосфера горячей дружбы — всё это Сэйитиро видел сейчас в пламени. Ему почудилось, будто Кёко проговорила над ухом:

— Ты выбрал жизнь пленника. Тем, кто входит к тебе в клетку, собираешься доказать, что ты дикий зверь. Только, кроме тебя, так никто не думает. Во всём мире знаешь это ты один.

*

Фудзико тихо заплакала. Эгоистка, у мужа такой успех, а она рыдает. Но Сэйитиро это не раздражало. По меньшей мере он предпочитал слёзы Фудзико её остротам. Сэйитиро бездушно, будто касаясь клавиш рояля, погладил по волосам потупившуюся жену. Та резко отстранилась.

Прошлой ночью Фудзико не могла уснуть, всё думала, как она сообщит мужу об измене. Она бесконечно размышляла, что же привело её к этой трагедии. Но в уме всплывали только слёзы. С Фрэнком всё с начала и до конца не доставило ей ни малейшего удовольствия. Поразмыслив о раскаянии и жажде признания, Фудзико пришла к выводу, что ошибку она совершила только для того, чтобы раз в жизни получить повод признаться в чём-то ужасном.

Сэйитиро упорно молчал. Спрашивать, в чём дело, не в его характере. Но, глядя на дрожащие тени, которые отбрасывали жене на спину выбившиеся из причёски волосы, он чувствовал, будто перед ним раскрывается какой-то новый жизненный опыт. Это не пугало, но он напрягся. «Я не верю во всяких там оборотней».

Фудзико робко заговорила о своей тоске во время отсутствия мужа, о терзавшем тело одиночестве. Сэйитиро удивил её смиренный тон, так непохожий на обычный. Он подбросил дров в огонь, за которым давно не следил. Ему было не по вкусу, когда жизнь выбивалась из привычного ритма и отдавала театральщиной. Это следовало бы назвать нарушением жизненных правил, и его беспокоило желание укорить жену за неосмотрительность. Словно заметив это, Фудзико, запинаясь, сказала:

— Опять хочешь заставить меня замолчать. Думаешь, можно дойти до такого и перестать?

Фудзико явно ждала вопроса: «До чего?» Но освещённый огнём массивный подбородок мужа, его пронзительные глаза словно принадлежали бесстрастному лицу тяжёлого мраморного бюста, и он не раскрывал рта. На подбородке у него, как всегда, виднелась ранка от пореза безопасной бритвой. Внезапно Фудзико, решив, что Сэйитиро и сейчас сочтёт её слова дикой фантазией и напрасными треволнениями, выпалила:

— Пока тебя не было, я сделала то, чего нельзя делать с другим мужчиной!

Сэйитиро не удивился. В словах «другой мужчина» было нечто невыразимо смешное. «И со мной могло произойти столь заурядное событие!» Оно было настолько банальным, что казалось сделанным на заказ. Однако Сэйитиро, выдерживая характер, снова не спросил: «С кем?»