Дом Кобылина

И ведь искренне стремился к благу своего государства; принимая титул императора говорил, что надо теперь продолжать начатые преобразования, дабы народ через то облегчение иметь мог. Одних указов более 2000 издал, высшие органы власти в надлежащий вид привёл. И о правилах быта и труда рабочего да казённого люда не забыл. Пришлось налогами обложить каждый крестьянский двор, каждое хозяйство, каждую семью… Пётр вспомнил сколько невероятных усилий и времени потребовала организация введения подушной подати. Вспомнил, как в 1718 году, после изучения положения, анализа множества проектов налоговой реформы, знакомства с зарубежным опытом проводилась всероссийская податная реформа. Вместо «двора» налогом обложили «душу» мужского пола. Десятки разных налогов заменили единой подушной в 74 копейки в год. Возникло множество задач, начиная с определения самого количества этих душ, с проведения переписи населения с ревизии. И достигли таки поразительного эффекта: государственный доход увеличился в три раза за счёт помещичьей дворни, холопов, многих городских или посадских, мелкого духовенства, которые раньше вообще не платили налогов. Производство оружия увеличилось в десятки раз. Одних пушек под 20 тысяч отлили. Сделанное в России ружье обходилось казне всего в 1 рубль 60 копеек, иностранцы же ломили по 15 рублёв за штуку. Вдруг задумался: – Какой громадный путь пройден! А ведь всё могло бы повернуться другим боком.

ГЛАВА 4 Пётр вспоминает свою юность

… В Москве думный дьяк и глава Стрелецкого приказа Шакловитый зорко следил за стрельцами. 30 декабря 1683 года он подал юным царям Ивану, Петру и царевне докладную записку о необходимости удалить из Москвы некоторых стрельцов, особенно астраханцев, для предупреждения новой смуты. Мера была принята.

Однажды во время похода у Василия Голицына был обед, обедало человек 50 с лишком военных. После обеда хозяин предложил тост, поднял чашу государеву и решился к имени царей присоединить имя сестры их, царевны Софии. Решившись на этот поступок, Голицын немедленно написал Шакловитому, чтоб тот прислушался и отписал ему, какие будут в Москве речи об этом. Вести из Москвы приходили нерадостные: писали, что Черкасский поднимается, займет место боярина Родиона Стрешнева. «Всегда нам печаль, писал Голицын Шакловитому, – а радости мало, не как иным, что всегда в радости и в своевольстве пребывают. Я во всех своих делах надежду имею на тебя; у меня только и надежды, что ты. Пожалуй, отпиши: нет ли каких дьявольских препон от тех? Для бога, смотри недреманым оком Черкасского, и чтоб его не допустить на место Стрешнева, хотя б патриархом или царевнами-тетками отбивать». Голицын думал отбивать Черкасского патриархом; а ему из Москвы давали знать, что патриарх вовсе не преданный ему человек, что и патриарх против него, побрал из церкви в Барашах сделанные Голицыным ризы и кафтаны и служить в них не велел. «О патриаршей дерзости подивляю, – писал Голицын Шакловитому, – отпиши, что порок на тех ризах? То делает все воля; как бы меньше имел вход на верх, тогда б лучше было». Сильную неприятность получил воевода и у себя в полках. Стольники князь Борис Долгорукий и Юрий Щербатый приехали на смотр в черном платье, люди их были также в черном, лошади покрыты черными попонами. Легко понять, какое сильное впечатление на войско могли они произвести этою выходкою при тогдашнем суеверии. Голицын написал Шакловитому, требуя примерного наказания виновным: «Всем полком дивилися и говорили: если им не будет указу, будут все так делать. Умилосердися, донеси добром: этим бунтовщикам учинить указ добрый. Это пророчество и противность к государеву лицу, а грамоту об указе прислать мочно: что ведомо государю учинилось, что они так ехали; то было не тайно, всеми видимо; а если не будет указа, то делать нам с ними нечего; чтоб не потакнуто было, так бы разорить, чтоб вечно в старцы, и деревни неимущим того часу раздать; учинен бы был такой образец, чтоб все задрожали». Требование Голицына было исполнено: Долгорукий, Щербатов и двое других своевольников, на которых жаловался воевода, Мосальский и Дмитриев, узнавши, что в Москве готовят на них страшный указ, испугались, пришли к Голицыну со слезами и просили прощения, клялись, что вперёд уже не провинятся. Голицын «уступил им на их слезы», не велел сказывать указа и написал к Шакловитому чтоб испросил для преступников милость государскую: по его с вам, наказывать раскаявшихся было не ко времени и не к делу.