Дом, куда возвращаемся

Татьяна пришла в их группу через месяц после начала занятий, когда несколько человек, почувствовав, что не туда попали, перевелись на геофак, пока не поздно. Она перевелась с вечернего: невысокая, не красавица, самая обычная, худощавая, с немного запавшими грустными глазами, которые сразу же поразили Кошеля. Глаза эти, большие, серые, казалось, говорили: «Вот я умею шутить, смеяться беззаботно и вообще могу быть незаметной, но только ты понимаешь, какая я в самом деле».

Были лекции, многострадальная сессия, снова лекции, лабораторки, или, как их называли, лабы — это звучало оригинально и по-заграничному, еще сессия и, наконец, летний отдых. А осенью они встретились снова и перед началом занятий поехали в колхоз копать картошку. И чем больше присматривался Кошель к Татьяне, тем сильнее тянуло его к ней. Ни с одним парнем на курсе она так и не встречалась; пробовал подкатиться к ней красавец Савинов — отшила его шуточками, так отшила, что он даже и не смотрел в ее сторону.

Кошель понимал, что у Татьяны есть какой-то парень, с которым она все время выясняет отношения, и чувствовал, что вообще Татьяна знает что-то такое, о чем он только догадывается. И это останавливало Кошеля — они были почти одногодки, но по развитию своему Татьяна была намного взрослее Кошеля. Ей с ним было хорошо, просто, она могла шутить с ним, может, даже и уважать, но только как товарища, не больше…

Хотя кто знает, как было на самом деле.

5

— Сегодня, молодые люди, мы приступаем к рассмотрению теории относительности, той самой теории, о которой вы много слышали и, вероятно, мало знаете… — отсюда, сверху, Далида у доски казался крошечным, хотя был высоким и толстым. Далида сутулился, ходил медленно, по-медвежьи переставляя ноги. Казалось, он недолюбливал студентов, отчитывал лекции нудно и ровно, как отбывал повинность — и все же его слушали так, как редко кого слушали: что-то притягивало к нему студентов, заставляло слагать легенды и анекдоты, будто Далида был воплощением той науки, о которой рассказывал, — запутанной, безразличной к человеческой судьбе и в чем-то загадочной, может, именно своим безразличием…

— Считается, что теорию относительности открыл Эйнштейн, — говорил ровно Далида и, не глядя на студентов, похаживал взад-вперед у доски. — Математический аппарат теории относительности в основном был подготовлен Лоренцем. Сейчас мы рассмотрим преобразования Лоренца. Возьмем две системы координат… — Далида остановился, взял в руки мел.

Лекция началась.

Сейчас начнут рассматривать теорию относительности: цифрами, формулами, логикой Далида докажет, что нельзя двигаться быстрее скорости света, что масса и длина тела зависят от скорости движения самого тела, что, пробыв несколько лет в космическом путешествии и вернувшись на Землю, поразишься — внуки и правнуки твои давно состарились и умерли… Далида докажет, что ничего удивительного и таинственного тут нет — все правильно и логично.

Когда-то Кошель мечтал, как будет сидеть на лекциях и слушать умного профессора, который расскажет о бездонном космосе, о таинственной теории относительности, а потом Кошель станет известным астрофизиком и полетит куда-то далеко-далеко, чтобы пережить смерть, ибо там, среди других загадочных существ, он раскроет тайну бессмертия, он должен жить долго-долго… Но теперь все было обыденно и просто, хмурый Далида в мятом пиджаке возле доски, шарканье ручек по бумаге, слова: «Если учесть, что вэ всегда меньше цэ, то вытекает… Поэтому можно написать… А теперь попробуем доказать…» А за окном искрится снег, по которому сейчас так хорошо пройтись на лыжах: он долго густой завесой осыпается с ветки, если заденешь палкой…

Физик из Кошеля не получился. На первом курсе он еще не признавался себе в этом, думал, что это временная расслабленность, заставлял себя ежедневно сидеть над формулами, расчетами, но теперь все больше убеждался, что настоящий физик из него, пожалуй, не выйдет.

Так случилось, что, когда понадобилось выбирать профессию, вдруг неожиданно заговорили про физиков, в газетах и журналах начались даже дискуссии о физиках и лириках. Вокруг Земли закружили первые спутники, и их «пи-пи-пи» звучало музыкой для людей; и по радио, и в газетах заговорили о космосе, о ядерной физике, о микромире и элементарных частицах — и этим как бы приподнялся заслон перед тайнами природы; Земля как планета стала казаться маленькой, как дом, в котором вырос, будто каждый человек открывал теперь галактики и новые элементарные частицы. Людям захотелось принять участие в этих открытиях, чем бы они ни занимались… Может, поэтому многое из того, чем занимались люди до сих пор, стало казаться не таким уж интересным и важным, и парни и девушки, выросшие среди слов «земля», «хлеб», «свиньи», «корова», ехали из деревень в города и устраивались кто как мог… Слова, среди которых они выросли, воспринимались уже как оскорбление. На факультетах точных профессий подпрыгнули конкурсы, а сами слова «физик», «ядерщик» утверждали загадочность и тайну.