Дом, куда возвращаемся

— А что оно теперь дает, твое высшее образование? Ну, нархоз еще туда-сюда, поэтому и конкурсы там большие, а так…

— Почему, что-нибудь дает.

— Только что «что-нибудь»… Вот недавно пришел ко мне человек — я теперь в стройтресте работаю, — тихий, спокойный. Разговорились. «Где до этого работал?» — спрашиваю. «В институте». — «Кем?» — «Научным сотрудником». А ушел. Вот тебе и высшее.

— А как же его приняли?

— Приняли, коли припекло. С шефом не сработался. Шапку в охапку и бегом на стройку — через два года квартира… На сто двадцать-то рублей не разгонишься. Во всяком случае машину не заведешь — не до машины…

— Это все энтээр перепутала. Скоро, наверное, слесарем-сантехником по знакомству устраиваться будут. А с семьей как?

— A-а, поменял быка на индюка… Живу на грани развода. Сам понимаешь — семья для моей натуры противопоказана. Припечет когда, так и подумываю, не податься ли в ту треть, где разводятся. Но и без жены трудно: стирать, еду готовить кому-то надо… Встречу-то, видно, отметить надо. А то вот так, в суете, и друзей забываем.

— Забываем. Многое забываем. Тебя еле узнал: растолстел, как бочка. Живот яйцом…

— Какой там живот… Сердце побаливать стало. Весь день в помещении — на кафедре. Домой дотащишься — руки-ноги не шевелятся…

— Годы идут, что ты хочешь. Стареем, как с горы катимся. А будто вчера все было: и КВН, и кино, и лекции, и мы, молодые, горячие…

— Будто вчера… Вот вроде все есть: и жена, и любовница — что скрывать, и машина, а скучно. Как Остапу Бендеру когда, наконец до миллиона дорвался. Иногда задумаешься, такое найдет — хоть вешайся. У тебя бывает?

— Бывает, чуть не каждый день… Я тогда чарочку кувырк… И на бочок. Думай не думай, мудри не мудри, а, как старики говорят, все там будем. Так чего тут мудрить?.. Помнишь, как ты говорил: «Пусть конь думает…»

— Только что — конь… Ну, нечего киснуть. Пойдем в ресторан. В какой прикажешь?

2

«…Ты видишь причину моего нынешнего положения во мне самом. Возможно, ты прав, а, возможно, и нет. Попытаюсь объяснить, почему я написал «возможно».

Сначала о себе. Я бросил физику, точнее, диплом физика получил, но физикой не занимаюсь. Я потянулся к литературе, но и литератором стать тоже не смог, а заделался журналистом, обычным средним журналистом, уровень письма которого выше уровня районки, но ниже уровня какой-либо знаменитости. Хотя, кто знает, может, и я писал бы на таком же уровне, имей я столько времени для работы над материалами, сколько имеет знаменитость. Но, может, это опять мое очередное вранье самому себе.

Я пишу материалы по «горячим следам», через день-два сдаю их в набор, привык к своей фамилии, которая довольно часто появляется на страницах газет. «А. Кошель», — читаю я и получаю удовлетворение — не буду врать. Будто тот А. Кошель, фамилия которого напечатана на бумаге, и я сам — два разных человека и в какой-то мере я завидую тому, другому А. Кошелю. Я стараюсь писать честно, правдиво, и по моим критическим материалам часто принимаются меры: такому-то дали выговор, такой-то помогли отремонтировать дом, там-то наконец засыпали канаву… Казалось бы, все хорошо в моей жизни; не получился литератор, зато вышел журналист, который приносит определенную пользу обществу. Каждому свое…

Но не в этом дело. Что-то произошло со мной. Не знаю, как лучше объяснить тебе… Понимаешь, тот А. Кошель, материалы которого печатаются на страницах газет, и я настоящий — разные люди. Возможно, это путано и непонятно, как возможно и то, что человек вообще в словах, жестах, поведении отличается от самого себя, настоящего.

В последнее время, глядя на людей, слушая разговоры, я ловлю себя на том, что никто и ничто меня по-настоящему не тревожит — я занят собой. По правде сказать, я всегда был занят собой: и в школе, и потом, когда учился, и когда писал, вернее, пробовал писать прозу, и когда думал о Татьяне, — но только теперь осознаю, насколько замкнулся в себе.

Почему я так холодно смотрю на людей?.. Не знаю, как это объяснить и как назвать, может, аморфностью души, а может, мещанством в современнейшей форме…

С Татьяной, о которой я так красиво мечтал и которую, как мне казалось, любил без конца, без которой не представлял будущего, я развелся. Вот ее слова, которые она сказала на прощанье: «Мне с тобой скучно. Ты не знаешь, что тебе надо в жизни».

За ней закрылась дверь, и я подумал, что она сказала правду, в которой я не признавался себе… Я не знаю, что мне надо в жизни. Это была очень точная формулировка.

…Я мог бы написать, как жил с Татьяной, о нашем семейном счастье, но поскольку семейное счастье вообще такая сложная вещь, что о нем можно говорить бесконечно или вовсе не говорить, то и не пишу тебе об этом.

Теперь я один, и мне тяжело: пустой длинный день, в который стараешься втолкнуть обязанности, разговоры, встречи — все, что надо сделать; потом холодный вечер и неосвещенные окна квартиры, и потому убегаешь от них, стараешься пореже бывать дома.

Я не знаю, что будет со мною дальше, но чувствую, что стою на распутье. Эгоизма и человечности? Возможно.