Дом Леви

Под столом дед жмет ногу сына: «Кризисы, кризисы», – бормочет он в усы. Господин Леви улыбается и передает слово своему отцу.

– Я поднимаю бокал за здоровье основателя металлургической фабрики «Леви и сын», за смелого продолжателя этого дела в новом мире, пробивающему новый путь из дома праотцев на холме до нашего многолюдного дома в столице, от легкого хлопка к тяжелой стали. Я пью за здоровье внука, кладущего шею под ярмо новых молодых традиций, которая именно по молодости не всегда действует обдуманно, а порой склоняется к буйству, давая волю страстям. Я пью за моего сына, моего первенца, по-отечески благословляя его и по-отечески беспокоясь в надежде, что вернутся дни, которые были к нему добры, как были добры к деду. Я передаю ему эту надежду матери и отца…

Фрида за его спиной не выдерживает волнения, разражается плачем и, смутившись, прижимает платок к глазам. Господин Леви поворачивается к портрету молодой женщины над камином. Бокал немного дрожит в его руке.

– …Надежда матери, что ее первенец будет жить счастливо под сенью этого дома, который видел счастье родителей. Надежда матери, которой нет с нами.

Взгляды детей обращены к портрету матери на стене, и лорнет тети Регины тоже направлен туда. Упаси Боже, найти пороки у женщины, ушедшей на тот свет, но жена брата Якова никогда не была ей по душе. Какие глаза! Гейнц встает и чокается с отцом:

– За твое здоровье, отец!

И когда господин Леви возвращает грустную улыбку сыну, Фрида снова ударяется в плач. К удивлению всех дядь и теть, господин Леви подходит к ней, подает ей руку и ведет к столу.

– За здоровье Фриды! – поднимает бокал господин Леви с особой приязнью. – Фриды, нашей верной домохозяйки и распорядительницы, которая вырастила и воспитала в духе доброты нашего сына, виновника сегодняшнего торжества.

Господин Леви отвешивает поклон покрасневшей Фриде и наливает ей вино в бокал, и Гейнц, неожиданно для самого себя, наклоняется к ней и целует в лоб «добрую старушку» на глазах всех присутствующих. Тетя Финхен шуршит, копаясь в сумочке: «Странные обычаи в этой семье».

– Лехаим! – гремит дед. – Лехаим!

После тоста в ее честь Фрида возвращается на место. Встает дядя Герман и трижды откашливается. Фердинанд жмет под столом руки детей, чтобы они не осмелились в чем-то помешать.

– Дорогие члены семьи! Мне выпала честь сказать несколько слов на этом вечере.… – дядя снова откашливается, словно на миг проглотил язык, хотя всего-то хотел сказать, – вы имеете честь выслушать меня.

– Дорогие члены семьи! Дорогой мой брат Яков! Дорогой сын моего брата Артур и его дорогой сын Гейнц, я имею честь выразить радость, связанную с молодым отпрыском, вышедшим из ствола крепкого и долголетнего дерева нашей семьи, распространившейся от хлопковых полей до стальных мостов. Дорогие члены семьи! – «Гордыми и крепкими растут наши древа».

Многие воспоминания пробуждаются в сердцах дядь и теть, в сердце деда, и отца, и Гейнца при словах старой студенческой песни «Гаудеамус игитур!», «Будем радоваться!».

Дед подпевает в усы, господин Леви улыбается, а дяде Лео слышится топот лошадей, скачущих на ипподроме.

«Гаудеамус игитур», – объясняет дядя Альфред тете Регине, – старинная песня средних веков, песня вернувшихся в лоно религии, ставшая затем застольной песней. Да, да, радость это искра всего живого!

Гейнц видит светлые волосы Герды на скамье в университетском парке.

– Лехаим! За жизнь! Будем радоваться! – звенят ударяющиеся друг о друга бокалы.

Даже Бумба и Иоанна пьют за здоровье Гейнца.

– Когда умер кайзер Вильгельм Первый, – рассказывает тетя Финхен во время трапезы, – весь императорский дом оделся в черное из превосходного шелка, заказанного у моего отца.

– Девочка моя, покойный дядя Соломон, как правило, говорил: «На женщине более красивы белые одежды из хлопка, чем из шелка и бархата. И очень поучительно, что сказал мудрец: жемчужина извне и отрепья под ней, не так ли?

– Да, простота в одежде, – дядя Альфред снимает очки и протирает их салфеткой, – простота одежды и простота духа должны быть едины. Это то, что ввели еврейские мудрецы: богатые и бедные погребались в простых хлопковых одеждах…

– Но, Альфред, – резко перебивает его тетя Регина, – как ты можешь говорить о погребальных одеждах в этот праздничный час?

– И как они это объясняли? – завершает дядя Альфред свое объяснение, не обращая внимания на выговор тети Регины. – Потому что перед вечностью все равны.

И тут встал дед и прервал обрывки разговоров, звон рюмок, вилок и ложек. Служанки с десертом на подносах стоят по стойке смирно. Все слушают речь деда: