Дом моей судьбы

Часов до семи вечера ожидал я Половникова в его квартире, разглядывая в распахнутое окно поселковую улицу, наполненную громыхающими грузовиками, ребячьей беготней, старушками на скамеечках у заборов. Особенно было любопытно наблюдать с высоты пятого этажа жизнь «патриархального двора» — усадьбы с деревянным домом, садом, огородом и грядками, обнесенными частоколом изгороди. Все сверху как на ладони. Вот из сенных дверей выскакивает мальчуган лет десяти, оглядывается по сторонам, нет ли кого, и, вместо того, чтобы бежать в уборную, встает за белую простыню, висящую на веревочке… Вот во двор выходит девушка в красном берете, рядом с ней юноша в белой рубашке — они обнимаются… Люди привыкли видеть один другого на высоте своего взгляда; здесь, в ограде, их прикрывает от чужих взоров стена хлева и плотные, высокие ворота, молодые ведут себя естественно. Хозяин является с топором и принимается обтесывать какие-то жерди. Хозяйка, полная, с ведром в руке, шагает к хлеву — поить корову, которая встречает ее мычанием.

А здесь, на высоте пятого этажа современной квартиры, жил третий уж, по моим подсчетам, год директор школы Александр Половников, попытавшийся как бы с высоты птичьего полета мысленно окинуть взглядом всю ребячью жизнь, увидеть те закономерности, которые не видны вблизи. Двадцать три ветви характера выявил он у своих питомцев с высоты своих наблюдений. Создал двадцать три сектора комсомольского самовоспитания… И что ж? Наверное, не без того, конечно, он в чем-то ошибается, но не это главное. Изучая макаренковскую систему воспитания, он обогащает ее своим современным подходом. Не для собственного удовольствия… Впрочем, и для собственного тоже! Как же работать, менять распорядок школьной жизни без интереса! «Воспитатель, который боится или не хочет неприятностей, — тиран», — вспомнилось мне чье-то изречение. Очень верно!

Я подошел к книжному шкафу. За этим занятием и застал меня Александр. Уже опять в военной форме, подтянутый, взволнованный, обрадованно кинулся ко мне, будто мы не виделись с ним в поле, обнял. У него день радости! Восемь «подготовишек» сделали прыжок с неба! Не всем, оказывается, в классе хватило смелости. Но из двадцати пяти десятиклассников восемь показали отвагу, разве это не счастье директору! Иришка, конечно, подпортила триумф своей неудачей… Большой беды нет — подвернула ногу, растяжение жил. Еще будет прыгать! Происшествия случаются и в спортивном зале, и в туристическом походе, но те неприятности не делают погоды в школе. А тут событие рассматривалось как бы увеличенным на экране, оно стало грандиозным, и мелочь с ногой превратилась в общешкольную, того хуже — в общерайонную или даже в общеобластную досаду. Уже зудят: «Ах, она могла погибнуть!»

Приняв душ и переодевшись в свежую белую сорочку и спортивное трико, он вошел уже немного успокоившимся.

— Знаешь, в чем меня упрекают? Экспериментирую, мол, над ребятами в отсутствие их родителей. Это нелепый укор! Из восьми прыгунов, кстати, только трое интернатских, остальные из семей поселка, имеют одобрение пап и мам.

— Сам-то не боишься экспериментов?

— А что делать? Жизнь показывает, что ребята детренированы, пассивны, от постоянного многолетнего сидения на уроках у них вырабатывается обученная беспомощность, в трудных ситуациях нет поисковой активности, — рассуждал Александр. — Сколько старых дев? Миллионы! Отчего? Нет активности в выборе мужа. Сколько неврозов! Сколько трусов, боящихся всяких конфликтов, либо, наоборот, конфликтующих по пустякам. Где же страна возьмет социально активную молодежь, как не в школе?

Он схватил в углу гирю-двухпудовку, подкинул ее к потолку, поймал, перекрестился ею и, засмеявшись, поставил в угол.

— Гипотония одолевает, обученная беспомощность, эмоциональный застой, бесконфликтность… С детских лет на всем готовеньком, не знают, как заработать рубль до шестнадцати или даже до девятнадцати лет! Помните наш разговор о душе и теле?

— Конечно!