Дом моей судьбы

«Пожалуйста, не хочу быть виновницей твоих ссор с Любой».

«При чем тут Люба?»

«Ага, теперь у тебя роман уже с Аней?»

«Имею право на выбор, — огрызнулся он. — Ты мне тоже нравишься».

«С Любой ты не ругался, а ушел, и все», — заметила я.

В школе на уроке видела кольцо на пальце у Ани. Вечером Гуля сказала, что он надел Ане кольцо в коридоре при всех девочках. Ну и «комсомолец»!

20 февраля. Опять письмо от Подкидышева. Кается, что увлекся игрой на бал-маскараде и обидел Кирилла. Глупенький Валерочка, когда-то ты, казалось мне, походил на Печорина, а теперь — на Грушницкого.

22 февраля. Вернулась из школы. В полутемном коридоре пустынно. Поднимаюсь на третий этаж по лестнице, мне навстречу перепуганный Кирилл. Схватился за голову обеими руками, на губах виноватая улыбка.

«Ой, Ксюша, что сейчас было! Жутко!»

«Хочешь рассказать?» Остановилась перед ним.

«Противно». Отвернулся к окошку. Я догадалась, что он с кем-то целовался.

«Ты целовался?..»

Резко повернулся ко мне, схватил за плечи. Я освободилась от него.

«Это получилось неожиданно», — зашептал быстро, извиняющимся тоном.

«Ну и что?» — ждала.

«Не смейся. Тут стояла Люба. Мы шутили и стали прыгать, и я невзначай прикоснулся губами к ее губам».

«И сколько раз это случилось?»

«Одно мгновенье…»

«Люба милая девушка, она тебе нравится», — защитила я Любу.

«Да нет, она флегматичная…»

Мы двинулись по коридору рядом.

«Ты светский лев: ухаживаешь за Аней, пишешь записки Гуле, а целуешься с Любой. Не вздумай обольщать меня. У нас с тобой отношения деловые. Пора готовиться в комсомол. Дать тебе Устав ВЛКСМ?»

«Завтра…»

25 февраля. Просидела два урока и пошла в спальню. Входит Люба Найденова:

«Не забудь, у тебя в три часа заседание редколлегии стенгазеты».

«Не забуду».

Распахивается дверь — на пороге Кирилл.

«Ты что не стучишься?» — рассердилась Люба и ушла, оставив нас вдвоем.

Мы беседовали о его подготовке в члены ВЛКСМ. Он ходил вокруг меня, попытался обнять, но я отстранила его руки.

«Обучайся этому искусству с «Катькой» Подкидышевой».

Обиделся. Ушел. Ну и пусть. А я помчалась в красный уголок выпускать стенгазету. Нас разъединяет неопределенность. Люблю его больше жизни, но не доверяю ему. Все бы сделала для него, если бы была убеждена в его искренности. Боюсь его обмана, добивается побед над девчонками. Поцелует, а потом переметывается к другой. Нежность к нему — опасна. Любовь — враг, он сразу же убивает ее. Любовь девушки ему хлеб для самоудовлетворения. В душу его не заглянуть. Его необходимо вовлечь в общественную работу.

27 февраля. Опять от Валерика письмо. Учеба дается ему легко. Положила его письмо в карман пальто, таскала весь день, думала, встречу Кирилла — покажу ему. Вечером сам через Гулю вызвал меня в коридор.

«Валерка обещает приехать в Тюмень», — как бы мимоходом сказала я.

«Поймаю — задушу!» — среагировал Кирилл.

«У нас же тут недалеко детдом!»

Мы расстались на лестнице.

Уже когда ложилась спать, вдруг в комнату Нина Бабина приносит записку от Филина. «Ксюша, через пять месяцев мы кончаем учиться. Я уеду. Ты будешь здесь дружить с кем-то из ребят. Останешься ли ты мне другом? Любишь ли ты меня? Мы молоды и грубы, но скоро станем людьми. Хочу ясности с тобой. Кирилл».

Не вылезая из-под одеяла, вырвала листок бумаги из тетрадки и вывела: «Кирилл! Люблю ли тебя, я не знаю… Вступишь в члены ВЛКСМ, посмотрим. Ксеня».

Попросила Нину занести писулю в комнату Филина.

ТЕТРАДЬ № 9. ПТУ

1 марта 1964 г. Утром вошла в умывальник, а тут девочки сгрудились возле Ани Царьградской. Кричат на нее, а она распушила свои русые волосы и, сунув голову под кран, льет на них теплую воду. Гуля объяснила мне: у Ани болит с похмелья голова.

Днем мы штукатурили стены в доме. Девочки переговаривались об Ане: с ней творится что-то непонятное. Вчера она вернулась в общежитие пьяная. На работе ее не было.

После смены, когда мы опять стали собираться в умывальнике, Аня, будто поддразнить всех, явилась сюда в халате, растрепанная. На нее набросились.

«Давайте обсудим ее. Объявляю комсомольское собрание открытым», — произнесла я.

«Постыдилась бы! — громко закричали на Царьградскую. — Исключить ее из комсомола!»

«Сперва разберемся», — предупредила я всех.

А другие орали во все глотки:

«Чего разбираться? Ее на пятнадцать суток посадить!»

«Ты, Аня, пьешь, куришь, ругаешься. Тебе карты в руки да бутылку водки в карман!»

Она молчала. Забросила волосы на плечи, закрыла лицо ладошками и не шевелилась.

«Ты купила себе дорогое платье. Откуда деньги взяла?» — подступила к ней Булатова.

Царьградская замерла, как окаменела. Тут вошел в умывальник мастер Федоров. Высоченный, сутулый, крепкий мужчина. Узнав, из-за чего шум, гам, презрительно остановился перед Аней. Думаю, если он посмеет прикоснуться к ней, даже если закричит на нее, то я наброшусь на него: «Не смей! У нас комсомольское собрание, и мы сами разберемся». Он увидел мою воинственную позу, тихо спросил:

«Песочите ее?»

«Обсуждаем», — ответила я с достоинством.

«Ну и место же выбрали».