Дом на берегу лагуны

К нам, ведя за руку каждый своего сына, присоединились Хуан и Калисто. Брамбон шел за ними, неся чемоданы, а Петра с Эулодией несли все остальное. Шурины пожали Кинтину руку, а меня расцеловали в обе щеки. Но поболтать с ними мы не успели. Три машины-такси уже ждали на проспекте у дома, чтобы везти семейство на пристань.

Мы вместе прошли через террасу к входной двери. Вышли в патио и там еще раз расцеловались и обнялись. Родина и Свобода уже были готовы сесть в такси, как вдруг появился Игнасио. Он стоял у лестницы под готической аркой входа. Увидев его, я онемела: он сбросил по меньшей мере килограммов восемь, а волосы у него поседели. И выглядел лет на двадцать старше Кинтина.

Он пришел проститься с сестрами, сказал он, и хочет подарить им на память две свои акварели из дома на берегу лагуны. Родина посмотрела на него с грустью.

– Думаешь, тебе будет тут хорошо одному? – спросила она.

– Мне будет хорошо. Не беспокойся.

Родина обняла его и села в такси, а Свобода обнимать не стала. Взяла акварель и села в такси, даже не поблагодарив. Машины поехали по проспекту. Игнасио простодушно улыбался, прощаясь с ними, как будто ничего необычного и не происходит. В тот день я видела его в последний раз, и когда я думаю о нем, то всегда вспоминаю именно таким.

Когда мы вернулись домой, мне было так плохо, что оставалось только пройти в спальню и лечь в постель. Кинтин пошел за мной и сел на краешек моей кровати. Я попросила его объяснить, что все-таки происходит. Почему он не сказал мне, что «Мендисабаль и компания» разорены? Почему Игнасио так плохо выглядит? Если память мне не изменяет, Кинтин уверял меня, что, поднимая собственное дело, он оставил фирме «Мендисабаль», чтобы та могла существовать, достаточное количество открытых каналов для коммерции. Во время своего блиц-турне по Европе он ведь не перевел на себя все договоры отца. Или все-таки перевел?

Кинтин рассердился. Мне незачем лезть не в свои дела, сказал он. На самом деле все очень просто, он попытается объяснить мне еще раз, – между тем я что-то не помнила, чтобы раньше он уже пытался мне объяснить. Игнасио ничего не понимает в коммерции. Он был не в состоянии ни договариваться с продавцами, ни ходить на пристань следить за разгрузкой, ни посещать клиентов, чтобы напрямую заключать сделки. Он думал, что, если целый день сидеть в конторе и рисовать картиночки для рекламы, товары будут продаваться сами собой. А когда этого не случилось и продажи «Мендисабаль» свелись к нулю, европейские фирмы стали расторгать контракты. Через год дому «Мендисабаль» было нечего продавать. Совесть Кинтина чиста. Он сделал все возможное, чтобы помочь Родине и Свободе, пусть они взбалмошные и легкомысленные, но они его сестры. Но Игнасио – другое дело. Это взрослый мужчина в расцвете сил, пора научиться нести ответственность за свои поступки.

Из-за всего, что я увидела и услышала в тот день, мне стало так плохо, что у меня начались преждевременные схватки. Я была на седьмом месяце, и опасность потерять ребенка меня ужасала. Кинтин встревожился и отвез меня в больницу. Там мне дали успокоительное, и я крепко уснула. Когда я проснулась, схватки прекратились, но врач прописал мне постельный режим до самых родов. Я должна была ежедневно принимать либриум и как можно больше спать.

Кинтин пребывал в хорошем настроении и пытался мне во всем угодить. Он нанял медсестер, которые обо мне заботились, и пораньше приходил домой с работы. Три года назад умерла Ребека, а теперь исчезла из поля зрения вся семья. Мы наконец могли жить своей жизнью. Когда родится Мануэль, наши два мира, Мендисабаль и Монфорт, сольются в один.

В течение двух долгих месяцев я жила как в тумане. Игнасио становился все более далеким, будто его никогда и не было. Думаю, подсознательно я хотела о нем забыть. Воспоминание причиняло мне боль, и он, как полагается хорошо воспитанному призраку, сделал мне приятное и испарился. Я потеряла счет дням до тех пор, пока наконец 14 июля 1961 года не родила Мануэля. Кинтин привез меня из больницы, и не успела я переступить порог дома, как узнала ужасную новость: Игнасио застрелился.

Новость меня сразила. Мне хотелось узнать подробности, но Кинтин отказался говорить. Он не расположен думать сейчас о таких печальных вещах, сказал он, сурово посмотрев на меня. Мы должны думать о нашем сыне, о том, как нам жить дальше, чтобы у нас был уютный домашний очаг. Мы должны радоваться, что семейные кошмары наконец кончились.

Через несколько недель я сказала медсестре, что у меня важное дело в Сан-Хуане, и оставила на нее малыша. Мне необходимо было поговорить с Петрой; я была уверена – она расскажет мне обо всем, что произошло с Игнасио. Я села в машину и поехала в дом на берегу лагуны. Дверь была открыта. Дом пришел в еще большее запустение, чем когда я видела его в последний раз несколько месяцев назад, в день отъезда Родины и Свободы. Окна были открыты настежь, и паркетные полы вздыбились от влаги. Я с ужасом заметила, как 'в сумраке по влажному паркету пробирается парочка крабов.