Дом на горе

И вот я гляжу себе вверх, туда, где болтается эта лампа, – и вижу, как несколько мух вьются вокруг нее с неведомой целью, неведомо чем привлеченные. Я уже знаю, что насекомым свойственно лететь на свет – но свет-то сейчас выключен! Мухи, однако, не прекращают своих загадочных эволюций – лишь изредка садясь на потолок ради недолгого отдыха и вскоре вновь подымаясь, точнее, падая в воздух. Но странна не только цель этого их занятия – не менее загадочны для меня и сами траектории мушиных полетов. Таковые – отнюдь не круги и не спирали, как первым делом приходит в голову: раз за разом мухи описывали почти правильные квадраты, двигаясь параллельно стенам комнаты и старательно соблюдая прямые углы, что твой почетный караул у кремлевского мавзолея… Надо полагать, я видел все это множество раз – коли запомнил так отчетливо – но вот внятного объяснения сему феномену не имею и поныне.

3.

То была эпоха больших садов. После пяти дней халтурного конторского сидения советские служащие удалялись на свои пригородные раздолья и, переоблачившись в голимый затрапез, возносили свои зады над грядками.

Едва ли достанет решимости их здесь в чем-либо упрекнуть: в известном смысле это и было для них – жизнью. Копошась на дачной делянке, советский человек узнавал, что, оказывается, умеет работать, что работа может приносить результат и этим результатом можно владеть. Что материальные вложения дают прибыль, а десятка плодовых деревьев достаточно, чтобы весь год потом не покупать яблок в советской торговле, чувствуя себя хоть в этой малой части независимым от государства субъектом. После дачник возвращался в город и всю свою унылую рабочую неделю питался вполне обоснованными мечтаниями – о том, как приедет и сделает у себя то-то и то-то, а потом еще это и, возможно даже, такое-то – но последнее, скорее всего, уже в следующем сезоне… Короче, привыкшему топать по льду пингвину с осторожностью намекалось, что крылья вообще-то придуманы для полета…

Занятно, что степень ухоженности садов того времени разительно превосходила нынешнюю – даже там, где эти сады сохранились на прежнем своем месте и как будто не переменили хозяев. Ныне они, попросту говоря, изрядно запущены – и это при том, что ухаживать за посадками сейчас несравнимо легче: все, что в те времена добывалось ценой неимоверных усилий, чреватых сделками с законом и совестью, – от сортовых саженцев до водопроводных труб – сейчас доступно в сотнях вариаций, половину из которых прежние дачники не могли и вообразить. Впрочем, появилось кое-где и нечто новое – небольшие альпийские горки, прихотливого фасона качели фабричного производства и даже какая-то садовая скульптура: смешные гномики или, там, лисички… Тогда же все было предельно просто и прямоугольно: участки в 6 – 10–12 соток хвастали сквозь реечные неплотные заборы стройными рядами кустов смородины, аккуратно побеленными яблонями или бликующими на солнце стеклянными домиками теплиц для помидорно-огуречной рассады. Даже цветы – гладиолусы, пионы или астры, выращиваемые не для продажи, а вроде как красоты одной ради, – и те почему-то высаживались не в клумбы, а в грядки – между рядами клубники и лежбищем каких-нибудь кабачков. Они, эти цветы, и выглядели как нечто гастрономическое – культивируемое для грядущего супа или салата.