Дом на холме

В этом завещании указывается место (under the wide and starry sky), где хотел бы быть похоронен человек, и слова, выгравированные на могиле (the verse you grave for me). Завещательным текстом является и стихотворение Карла Сэндберга «Bones»:

Sling me under the sea.
Pack me down in the salt and wet.
No farmer's plow shall touch my bones.
No Hamlet hold my jaws and speak
How jokes are gone and empty is my mouth.
Long, green-eyed scavengers shall pick my eyes,
Purple fish play hide-and-seek,
And I shall be song of thunder, crash of sea,
Down on the floors of salt and wet.
Sling me… under the sea.

Трудно представить себе текст, сильнее порывающий с основной интенцией большинства завещательных текстов, но, тем не менее, в своей установке на разрыв с завещательной традицией этот текст тоже является завещательным. Ведь, как и другие завещательные тексты, это стихотворение предписывает волю умершего, которую живые должны исполнить. Другое дело, что если в большинстве завещательных текстов с теми или иными вариациями человек, который в будущем должен умереть, просит так или иначе похоронить его в могиле, то здесь лирический герой не только отказывается от могилы, но и вообще от любых форм освоения и символизации своей смерти живыми. Стандартной коллизией для завещательных текстов является то, что завещающий хочет тем или иным присутствовать в жизни, даже будучи мёртвым, и выбирает ту или иную форму этого присутствия (как у Пушкина и Лермонтова: Но ближе к милому пределу/ Мне все б хотелось почивать./ И пусть у гробового входа/ Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа/ Красою вечною сиять; Но не тем холодным сном могилы… /Я б желал навеки так заснуть,/ Чтоб в груди дремали жизни силы,/ Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;/ Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,/ Про любовь мне сладкий голос пел,/ Надо мной чтоб вечно зеленея,/Темный дуб склонялся и шумел). Смысл же отказа от могилы и радикального требования в стихотворении Сэндберга забросить себя на самое дно видится нам как раз в исключении себя из причастности любым формам жизни и неприятия любых форм освоения и символизации живущими собственной смерти.

2.4. Перейдём к анализу стихотворений об умерших от лица живых. Распространённым лейтмотивом в таких стихах является лейтмотив непонимания умершего живыми, когда он жил, и его высокой оценки живущими после того, как он умер. В частности, этот лейтмотив прослеживается в стихотворениях Эдвина Арлингтона Робинсона «An Old Story», «Charles Carville's eyes»: He never was a fellow that said much,/ And half of what he did say was not heard/ By many of us: we were out of touch/ With all his whims and all his theories/ Till he was dead(Charles Carville's eyes); Strange that I did not know him then./That friend of mine!; I never knew the worth of him/ Until he died (An Old Story). Примечательно, что в обоих стихотворениях используется оборот, служащий своего рода водоразделом между отношением к живому человеку и изменением этого отношения к этому человеку как к умершему (till he was dead; until he died). И хотя в «An Old Story» лирический герой ненавидит умершего, когда он жив (I would have rid the earth of him), а в «Charles Carville's eyes» окружающие просто не понимали умершего и были глухи к тому, что он говорил (Не never was a fellow that said much,/ And half of what he did say was not heard/ By many of us: we were out of touch/ With all his whims and all his theories), в перемене отношения к уже умершему человеку эти два стихотворения схожи. Если в «An Old Story» лирический герой называет умершего после смерти своим другом (Strange that I did not know him then./ That friend of mine!), то в «Charles Carville's eyes» живые слышат все слова, которые говорят им глаза умершего (so those blank eyes of his/ Might speak them. Then we heard them, every word), хотя до смерти не слышали его и не понимали.