Дом на краю света

Уголком глаза я следила за Джонатаном: он был явно раздосадован. Его мать не спасовала перед этой музыкой. И вновь я увидела в подростке, почти мужчине, маленького мальчика: выражение его лица невольно напомнило мне те времена, когда не срабатывали его каверзные шашечные ходы или никто не попадался на его первоапрельские розыгрыши. Еще немного, и я бы ущипнула его за щеку.

Он тоже начал танцевать. А что еще ему оставалось? Вдруг в этой небольшой комнатке сделалось так же тесно, как на переполненной Таймс-сквер, и меня охватило знакомое ощущение значительности происходящего. Джимми Хендрикс исполнял «Foxy Lady»,[14] и меня поразило, насколько это название соответствует моменту. Да, я и есть эта самая «леди-лиса», которую не так-то легко захватить врасплох и заставить смириться с ролью толстеющей домохозяйки.

После этого случая я начала наносить мальчикам более регулярные визиты, отказавшись от прежнего неписаного правила — ждать, пока пригласят. Мне казалось, что этот этап в наших отношениях уже пройден. Когда мои домашние дела приводили меня наверх, я запросто стучалась к Джонатану и заходила на одну-две песни. Подолгу я не засиживалась.

Однажды вечером, постучавшись, я различила за дверью какое-то шуршание. На мой стук никто не отозвался. Мне показалось, что я услышала, как они перешептываются. Затем Джонатан сказал:

— Заходи, мам.

Я сразу почувствовала этот запах — вся комната была сизой от сладковатого дыма. Бобби с паническим выражением лица замер посреди комнаты. Джонатан сидел на своем излюбленном месте возле батареи.

— Мм, — сказал Бобби, — миссис Главер.

— Давай, мам, — тихо, почти вкрадчиво сказал Джонатан, — хочешь покурить?

И помахал в моем направлении незатушенной самокруткой.

Я замерла на пороге. На мгновение я как бы перестала понимать, кто я, земля ушла у меня из-под ног, и, бесстрастная, как привидение, я молча глядела на трогательную бугристую папироску, оранжево мерцающую в рассеянном свете похожей на бейсбольный мяч лампы, которую я купила Джонатану, когда ему исполнилось семь лет.

Я понимала, что я должна была бы сделать. Я должна была возмутиться или по крайней мере спокойно, но твердо объяснить ему, что мое терпение не безгранично. И в том и в другом случае это означало бы конец нынешних отношений с их импровизированными танцами — и наступление нового, холодно-формального периода.

Первым затянувшуюся паузу прервал Джонатан, вновь повторивший свое предложение.

— Попробуй, — сказал он. — А то так и не узнаешь никогда, что теряешь.

— У твоего отца был бы инфаркт, — ответила я.

— Его здесь нет, — отозвался Джонатан.

— Миссис Главер, — беспомощно сказал Бобби.

И эта его потерянность, этот дрогнувший голос, с которым он произнес мою фамилию, решили дело.

— Да, — сказала я. — Наверное, ты прав. Как иначе узнать, что теряешь?

Я вошла в комнату (три коротких шага) и взяла грустную папироску.

— Умница, мама, — сказал Джонатан непроницаемо бодрым голосом.

— Как хоть это делается-то? — спросила я. — Ты ведь знаешь, что я и обыкновенных сигарет никогда не курила.

— Ну, — сказал Бобби, — просто затянитесь, ну, в смысле, втяните дым в легкие. И подержите его там как можно дольше.

Поднося самокрутку к губам, я прекрасно понимала, что происходит: я стояла посередине комнаты в бледно-голубой блузке и домашней юбке с запахом, собираясь совершить первое в своей жизни противоправное действие. Я затянулась. Дым был таким горьким и едким, что у меня перехватило дыхание и слезы навернулись на глаза. О том, чтобы последовать совету Бобби, не могло быть и речи — я немедленно извергла из себя бесформенное темное облако, продержавшееся в воздухе, наверное, целую секунду, прежде чем растаять.

Тем не менее ребята приветствовали меня шумными возгласами одобрения. Я передала папиросу Бобби.

— Победа! — сказал он. — Вы затянулись!

— Значит, теперь у меня полное право сказать, что жизнь прожита не напрасно, — ответила я.

Мой голос звучал надтреснуто и напряженно.

Бобби сделал изящную затяжку, держа сигарету между большим и указательным пальцами. Я увидела, как вспыхнули на ее кончике микроскопические угольки. Когда он выдохнул, в воздухе повисла одна-единственная полупрозрачная струйка дыма.

— Видите? — сказал он. — Нужно просто постараться подержать дым подольше.

Он вернул самокрутку мне.

— Как, опять? — спросила я.

Бобби пожал плечами. На его лице вновь появилась испуганно-растерянная улыбка.

— Конечно, мам, — сказал Джонатан. — Надо выкурить целый косяк. Что такое одна затяжка?

Косяк. Стало быть, вот как это называется.

— Ну хорошо, вторая попытка, — сказала я.

На этот раз мне удалось продержаться немного подольше. Однако вырвавшиеся из меня лохматые клубы дыма даже отдаленно не напоминали бледный самолетный след Бобби.

Я хотела возвратить ему косяк.

— Эй, — сказал Джонатан, — еще есть я, между прочим.

— О! Прости!

Я отдала самокрутку ему. Он принял ее с той же жадностью, с какой когда-то тянулся к подаркам, которые я приносила ему из своих прогулок по магазинам.

— А что со мной от этого будет? — спросила я. — К чему надо приготовиться?