Дом на Монетной

— Меня умилили гапоновские листовки. Утром нашел в кармане — кто-то подбросил. — Юркий человек в бобровой шапке достал скомканную бумажку. — Нет, послушайте, что за прелесть: «Крест Христа — символ любви. Красное знамя — символ крови. Кто за крест, тот с нами. Кто за кровь, тот против нас!»

— Наивно, господа! Наивно, словно не мужи, а институтки! — резко возразил студент, стоявший неподалеку, и, оттолкнув юркого человека, прошел ближе к Зимнему.

— Господам студентам нужна только революция! — желчно прокричал вслед мужчина в бобровой шапке. — Порядок их не устраивает!

Мария Петровна оглянулась. Злой. С каким раздражением махнул рукой, на впалых щеках красные пятна, голос визгливый!

— А пушки у Зимнего для какой цели? — не выдержала она.

— Пушки?! Ах да, пушки… для порядка. Народ должен чувствовать силу государя! Силу-с! — Мужчина демонстративно отодвинулся от Голубевой, увлекая своего собеседника.

— Нет, милейший, минутку! Мне бы хотелось этой даме высказать истину. — Мужчина не спеша снял пенсне, придвинулся к Марии Петровне. — Заповедь Христа гласит: воздадите кесарево кесарю, бога бойтесь, слуг его чтите, — а социалисты вещают: царь — тиран! Как это понять?!

— Старая, как мир, песня. Вы забыли конец — «оградим себя крестным знамением, взглянем опасности в лицо, ибо нашими заклятыми врагами являются подпольные наши крамольники» и прочее, прочее… Да, в конце — «будь готов умереть за царя и за святую Русь!» — все из обращения Синода. — Мария Петровна иронизировала; — Вы наверняка демократы, а там, глядишь, и конституции ждете?!

Голубева отошла к женщинам. Они застыли у ограды в черных платках и старинных жакетах. Разговор вели неторопливый, плавный.

— Скоро на балкон пожалует царь и позовет народ. Скажет свое царское слово. Отеческое, ободряющее! — Пожилая женщина с кошелкой с трудом выговаривала последние слова.

— Нет, все будет по-другому. На балкон выйдет священник Гапон. Он уже у царя и долгий ведет с ним разговор, а нас позвал для поддержки. — Рослая молодка взглянула на балкон. — Взмахнет батюшка белым платком — царь согласился, а красным — отказал! Трудно Гапону приходится, но крепко стоит он за православный народ!

— А на заставах идут крестным ходом, — мечтательно заметила ее подруга с кошелкой в руках. — Только, сказывают, стреляют! Прибежала соседка с Нарвской заставы, криком кричит: мужика убили.

— Не посмеют! Стрелять в народ, когда он идет к царю?! Социалисты наврут, и твоя соседка, видать, из таких… — оборвала ее пожилая женщина.

Бом… Бом… Два часа. Толпа с трудом втиснулась в огромную Дворцовую площадь. Ждала терпеливо, покорно, не выражая ни усталости, ни раздражения. Ждала! И опять с унылым равнодушием отзванивали часы…

Мария Петровна вцепилась в решетку Александровского сада. Площадь напоминала военный лагерь — желтое пламя костров, спешившиеся казаки. И вдруг солдаты разобрали ружья. Слышалась резкая команда. Появился сутуловатый полковник, прокричал:

— Разойтись! Разойтись!

Очевидно, он и сам понимал, что толпа разойтись не может. Но все же командовал! Полковник поднял руку, рядом вырос конногвардеец. Высоко вздернул рожок. Кто-то бросил:

— Солдаты — вы наши братья!

Звуки рожка ширились. Мария Петровна увидела офицеров с широкими золотыми погонами. Медленно поднимались винтовки. Солдаты, как на учении, четко выполняли приемы.

— Пли! — Упала рука полковника.

Толпа сжалась, насторожилась. Пугают… И вдруг с деревьев Александровского сада упали мальчишки. Расползались кровавые пятна на снегу. Оранжевые… Бурые…

— Пли!

И опять сиреневый дымок у винтовки. Толпа стояла завороженная. Закричала женщина с кошелкой. Старик неестественно осел на снег.

— Стреляют! Боевыми патронами… Стреляют!

Топот. Крик. Толпа шарахнулась и, оставляя убитых, понеслась вдоль Невского. На снегу окровавленные хоругви, царские флаги, портреты. Подвернув ногу в подшитом валенке, раскинул руки мальчишка. Над ним на коленях мать. Простоволосая. Безумная. Она тормошила за плечи мальчишку, уговаривала. Кровь!..

Цепи солдат разомкнулись. Конница. Сабельные удары резали морозный воздух. Пьяные казаки в развевающихся бурках, будто зловещие черные птицы, с криком полетели за толпой. Лошади мяли людей… Свистели нагайки… Играли клинки — избиение началось.

Мария Петровна выхватила из людского водоворота девочку в смешном капоре, заслонила собой. Девочка всхлипывала, ревела, звала мать.

— Уймите прохвостов! — кричал мужчина. — Казаки детей топчут лошадьми!

Солдаты перестроились. Все так же четко, размеренно. Конница начала очищать Невский. Пригибаясь к мостовой, пробежал мимо Марии Петровны рабочий. Руки его разматывали какой-то предмет. Бежал не один — по противоположной стороне так же споро бежал человек.

Казаки неслись галопом. Но вот что-то произошло: лошади испуганно заржали и рухнули на мостовую. Казаки скатились на затоптанный снег. Один… Другой… Третий… Толпа за свистела, заулюлюкала. Отряд повернул назад. «Проволоку… проволоку протянули!» — обрадовалась Мария Петровна.