Дом на мысе Полумесяц. Книга первая. Братья и сестры

Финнеган улыбнулся. Он был рад новым обязанностям. Его уже представили Луизе Бин, которой предстояло работать с ним бок о бок в отсутствие Фишеров. Глаза его одобрительно вспыхнули при виде красивой блондинки, и, когда они пожали друг другу руки, он, возможно, сжал ее руку чуть крепче, чем следовало, и удержал ее на секунду дольше, но этого не заметил никто, кроме самой Луизы.

Перед отъездом Джеймса и Элис Финнеган предложил им принять одну меру предосторожности, услышав о которой супруги вздрогнули.

— Советую вам составить завещание, если вы еще этого не сделали. В ваших руках многомиллионный бизнес, а корабли тонут даже в мирное время.

Джеймс и Элис пораженно уставились друг на друга. Прежде мысль о завещании никогда не приходила им в голову. Перед отъездом они исправили этот недочет, назначив Финнегана и Рэндольфа Чарльза своими поверенными наряду с лондонским адвокатом Саймоном Френчем. Подписав бумаги, они вмиг о них забыли.

* * *

Немой шел так долго, что уже не помнил времени, когда делал что-то еще. Впрочем, иногда он по той или иной причине останавливался. Он нуждался в деньгах, в основном чтобы купить еду и одежду. Он видел, как другие попрошайничали, но не хотел следовать их примеру. Он смотрел на них, и попрошайничество казалось ему унизительным. И он находил работу, чаще всего на фермах, и делал все, чтобы заработать денег на пальто, рубашку, сапоги или миску супа; другими словами, на то, в чем больше всего нуждался в тот момент. А купив необходимое, снова отправлялся в путь и шел дни и ночи напролет, направляясь к своей цели, о которой узнал весенним утром много месяцев назад. С тех пор миновали две весны. Он знал, куда идет, но не догадывался, откуда в нем это знание. Вероятно, его влек вперед тот участок его памяти, который пока оставался закрытым и пребывал во тьме.

Прибыв в Англию, он направился на север. Пересечь Ла-Манш оказалось непросто, ведь у него не было документов. В конце концов он договорился с матросом с парома; тот получил травму, разгружая груз во французском порту. Он вызвался занять его место и, когда корабль прибыл на место и был разгружен, просто вышел на берег с другими матросами и спокойно миновал таможенников, которые досматривали пассажиров, а на экипаж даже не взглянули.

Возможно, все прояснится, когда он дойдет до Аббатства. Так он думал. Он так часто повторял эту фразу про себя, что она стала его безмолвной мантрой. Аббатство должно было открыть ему доступ в темные уголки ума, туда, куда без подсказки он попасть не мог. Или Аббатство, или люди. Хотя Аббатство казалось значимым местом, главными были все-таки люди. Он понимал это, хотя это знание было всего лишь одним элементом головоломки. Он так и не смог понять, почему именно эти люди имели для него такое значение, почему они были важнее остальных.

Он был уже близко, и эта близость пробуждала в нем надежду и радостное волнение. Прошлую ночь он провел в сарае: над ним сжалился фермер, он посмотрел на него с грубоватым сочувствием и разрешил остаться на ночлег. Утром фермер с любопытством наблюдал, как бродяга вымылся у водокачки во дворе и аккуратно причесал длинные волосы и бороду. Через несколько минут, убрав мыло, полотенце и гребень в старую холщовую сумку, он постучался в дверь фермерского дома, поблагодарил фермера и попрощался, пожелав ему доброго здоровья. К его удивлению, фермер пригласил его в дом и отвел на кухню, где его ждала чашка горячего чая и тарелка яичницы с грудинкой, приготовленной женой фермера.

Когда он ушел, его холщовая сумка потяжелела: в ней лежала буханка хлеба и ломоть сыра, подарок от добрых фермеров. Два часа он шел быстрым шагом, затем взошел на пологий холм и безошибочно почувствовал, что увидит Аббатство за следующим поворотом.

Он шел вперед, ускорив шаг перед поворотом. Завернул за угол и увидел его; оно было точно таким, каким он его помнил, точно таким, как он его рисовал. Он продолжил идти по дороге, приближаясь к Аббатству. Наконец остановился у скопления серых домиков; их было всего пять или шесть, так что место это сложно было назвать даже деревушкой.

Он не смог бы сказать, сколько там пробыл. Он расположился напротив разрушенной стены Аббатства. Именно здесь стояли изображенные на картине люди. Он долго ждал, вот только не знал, чего именно. Просветления? Или хотя бы осознания, почему он здесь? Но ничего не происходило. Все вроде было на местах — Аббатство, поля, домики, — но не всколыхнулось ни одно воспоминание. А потом с нахлынувшей внезапно печалью и разочарованием он понял почему: вокруг не было людей, как не было их на картинах, которые он уничтожил. Временами мимо проходил кто-то из деревенских и со смутным любопытством смотрел на бродягу. Один раз по пологому холму протарахтел фургон, оставив за собой клубы пыли на грунтовой дороге. Была середина лета, от жары казалось, что машина и дорога плавятся в дымке. Фургон проехал деревню насквозь и направился дальше; никто не вышел. Значит, в нем ехали не те люди. Те люди, как и его жизнь, как и фургон, были уже не здесь.