Дом на Озерной

– Завтра в Благовещенск рейсов не будет, – сказала Галина Семеновна, поднося тарелочку с хлебом. – Вот и заторопились.

– Понятно, – протянул Тетерин и опустился на соседний с Михаилом Семеновичем табурет.

Отъезд Николая многое менял. По большому счету, он решал все проблемы Тетерина с личной ответственностью. Ему теперь не нужно было идти в фонд, и, успев внутренне просиять, он зачем-то посмотрел на снимки, которые сунула ему Катя. Взгляд этот был скорее механическим, рефлекторным, сугубо профессиональным движением, но оторваться от снимков Тетерин уже не смог.

– Слушайте, – пробормотал он. – У Николая же нога была сломана.

– Ну? – насторожилась Мария.

– А здесь на обоих снимках рука…

Тетерин поднял на жену совершенно растерянный взгляд. Лицо ее помертвело.

– Как рука? – проговорила она. – А мы ему все деньги отдали… И Димкины документы.

* * *

Николай не был самонадеянным человеком. Напротив, он старался во всех своих непростых начинаниях доверять обстоятельствам, рассматривая собственную роль всего лишь как вспомогательный фактор, пусть даже очень симпатичный ему самому. Этой похвальной во всех отношениях скромности он научился у швейцарского теннисиста Роджера Федерера, случайно посмотрев по телевизору фрагмент матча с его участием. Швейцарец иногда отбивал мяч в прыжке и спиной к сетке, то есть не глядя на половину корта соперника. Если бы он рассчитывал только на себя, он прыгал бы лицом к своему оппоненту, чтобы контролировать весь процесс, но он делал упругий шаг, легко взмывал в воздух, разворачивался уже почти над сеткой, как дельфин, а потом изящно бил по мячу, отправляя его себе за спину. И всегда попадал.

Николая поразила эта подчеркнутая скромность, это всецелое и окончательное доверие к неким силам, которые не были и никогда не будут в нашем распоряжении. Он понял, что самонадеянность может все погубить и что на себя рассчитывают одни глупцы, которых в конечном итоге ждет бесславное поражение. С тех пор он тоже старался играть «спиной к сетке», доверчиво вручая себя в руки судьбе. Это давало ему много новой свободы, избавляло от ненужных сомнений и позволяло блестяще импровизировать.

«Спасибо, Роджер», – шептал он, сидя за не очень опрятным столиком в кафе на втором этаже аэровокзала.

Нога его теперь была свободна от гипса, и он с наслаждением почесывал ее под столом. В кармане у него лежали Димкины деньги и его же свидетельство о рождении. Забрать с таможенного склада всю партию компьютеров уже не составляло труда.

Вспоминая торжественного Ивана Александровича, который ни свет ни заря поднял его в этот день, Николай слегка хмурился и старался прогнать неловкое воспоминание. Старик вручил ему деньги, обнял, а потом, опустив голову, попросил узнать в Китае хоть что-нибудь про Димку.

– Я понимаю, ты для общего дела едешь, – сказал он. – Квартиры надо всем выручать… Но ты как-нибудь там спроси… Вдруг что узнаешь.

Николай, знавший прекрасно обо всем, что произошло с Димкой, сидел перед Иваном Александровичем на своей раскладушке в одних трусах, почесывал растрепанную от беспокойных снов голову, смотрел то на пачку денег в своей руке, то на грязный гипс и молчал.

От этого утреннего молчания теперь он и хмурился. Впрочем, закон джунглей гласил «Слабому – кость», и Николай снова прихлебывал из картонного стаканчика обжигающий кофе, уже предвкушая радостное волнение полета. Он любил аэропорты и путешествия.

Единственное, что он упустил в своей стратегии победителя, – это «комплекс Рафаэля Надаля». Вернее, он даже не знал о нем. Наивно переняв манеру швейцарского теннисиста полагаться на судьбу и на обстоятельства, Николай не удосужился проследить дальше за его карьерой. Иначе бы он выяснил, что Федерер в пике своей формы сначала неожиданно проиграл молодому Надалю на грунте, а потом стал уступать ему финал за финалом уже на любом покрытии на всех чемпионатах подряд. У него появился комплекс. И как бы он ни готовился к игре, какие бы схемы заранее ни разрабатывал, в конце концов его неизбежно ожидало поражение. Виртуозные полеты к сетке спиной перестали ему помогать. Самый страшный кошмар Федерера внезапно стал явью, и у кошмара было испанское имя – Надаль.

Так любой тщательно разработанный план и самые радужные надежды на успех могут полететь псу под хвост из-за одной неучтенной детали. Испанский юноша с недобрым колючим взглядом; лукавый травматолог, всучивший вам рентгеновский снимок руки вместо ноги; олигарх местного значения, способный задержать вылет рейса, – все это могут быть звенья одной цепи, проявления той самой неведомой и всемогущей воли, на которую вы так полагались и которая в итоге посмеялась над вашей доверчивостью где-нибудь на корте чемпионата «Ролан Гаррос» или в небольшом кафе провинциального аэропорта.

– Документы предъявите, пожалуйста, – остановился рядом с Николаем милиционер. – Проверка паспортного режима.

* * *