Дом на Северной

Весь день Сергей трудился на огороде, вскапывая с дядей грядки под огурцы и помидоры. Раздевшись по пояс, молча, неторопливо работали. Изредка Сергей останавливался, глядел на зеленые луга, леса и от яркого света зеленого воздуха, птичьего гомона радостно, полно вздыхал. Во дворе Зининого дома стояла корова. Сергей даже вздрогнул, увидев во дворе корову: значит, в доме живут. Не она ли? И стал наблюдать за дверью. Никто не выходил до вечера. Корова ушла. Дом одиноко стоял, уставясь окнами, прикрытыми ставнями, на улицу. Никого не было ни во дворе, ни на огороде, словно никто совсем и не жил в том доме, не ходил по огороду, не сидел ни разу под тополями, на лавке у забора, и в этой сиротливости, в этом запустении была какая-то жестокая неумолимость — то ли времени, то ли еще чего-то. Это ощущалось Сергеем настолько остро, что он не мог долго смотреть на дом. Эта неумолимость была как судьба. И он впервые подумал, что вот это стечение обыкновенных обстоятельств, которое у него сейчас с Зиной, — это стечение и называется, как бы он ни хотел, судьбой.

Вечером на кухне, вскипятив самовар, пили чай. Пахло дымом и чаем. Дядя вспотел, пил кружку за кружкой, начинал рассказывать о севе, о непорядках в колхозном саду, о том, что думает взяться за колхозный сад. Дядя говорил, глядел на племянника и был доволен, что тот слушает внимательно и серьезно. На самом деле Сергей думал о Зине.

Солнце село, но раскаленное небо еще плавилось, и жаркая палевость стекала туда, за горизонт; на земле не было теней, и вокруг ясно и одинаково видно. Тихо на всей земле и уютно. Дремали куры, готовились ко сну гуси; слышно, как во дворах доят коров и сзывают ко сну детей. А в небе, над лесами, уж сторожила жиденькая луна, медленно наливаясь белесостью. Бездумно и сонно повиснет она над землей, и будет казаться, что все в мире изменчиво, и только луна вечная, и неизменен ее взгляд, обращенный к земле.

Сергей напился чаю и вышел во двор.

— Значит, поди, спать пора, — сказал дядя, направляясь за ним, вытирая мокрую шею, лоб, бормоча что-то себе под нос. И только сейчас Сергей неожиданно увидел, как постарел дядя Антон, похудел и как свободно висит на нем рубашка, а штаны, залатанные еще тетей Лизой, сильно топорщатся сзади, дядя будто стал ниже ростом.

— Спать так спать, — ответил Сергей, зевая. — В деревне раньше ложатся спать. Это хорошо.

— Эт что, эт, конечно, если во внимание брать нашу ранность для поля, хозяйства, — сказал задумчиво дядя и сел на завалинку. — Мы с Лизкой, поди, раньше сидели долго, семечки лузгали, сидим и не заметим, как время пролетало. Уж больно она любила со мной сидеть. Значит, ты, говорит, Антоша, сиди, пусть у нас ничего не будет, но если сидишь рядом, значит, уж хорошо. А я-то, дурень, я не понимал ее. Если б знать… Вот человек как устроен… Мало дано — да много спрошено.

— Да, — сказал Сергей. — А вот скажи, Алексеевы не приедут этим летом в Бардино?

— Не приедут? Нет, не приедут. Они не могут. Писано письмо Зинкой, прислала своим сродным, сказывает: не ждите, не могу. А у тебя к ей шибко внимание нежное?

— Не то.

— А чего же?

— Да так, — ответил Сергей и поспешил спать.

— Слушай, Серега, — остановил его дядя.

— А?

— А вот в своей статейности ты пишешь вот о Бардино, а что же все похоже на Бардино? Я вот читал… С Лизкой мы вместе…

— О Бардино.

— Молодца! В нашей родне умственно все были вон какие! А о чем статейничаешь нынче?

— Подожди, дядя, напишу обо всем, — проговорил торопливо Сергей и ушел спать. Приехав в Бардино, он, боясь ошибиться, тайно от себя рассчитывал, что Зина тоже приедет, и строил какие-то невероятные планы…

Ночью на печи было душно, и он выходил несколько раз во двор, сидел на завалинке, глядел на полную, яркую луну. На земле было спокойно. Стояли, поблескивая листвою, околки, кое-где блестели стеклом лужи, и в полутемноте, в мокром еще воздухе, казалось, происходило нечто непонятное, но полное значительного смысла, который нельзя понять, но можно будет наполниться им, этим непонятным смыслом, ощутить в себе, не понимая ее, эту значительность, и Сергей, чувствуя, как толкается в ребра сердце, решил, что уедет вскоре, что не может сидеть здесь, в Бардино, в тупом бездействии ходить, любоваться природой, так как ему нужно что-то делать, работать… Конечно, здесь хорошо. Но не отдых сейчас нужен, а работа, которая отвлечет его.

Там, за лесами, темнело, и казалось, оттуда доносятся стрекотание кузнечиков, крики ночных птиц, темнота наполняет сырой лунный воздух шорохами, вскриками, всхлипами… Сергей подошел к колодцу, постоял возле тополя и медленно направился в поле, с мольбой смотря округ, будто старался что-то узнать у этой ночи, что-то понять, прощаясь с нею надолго. И это небо, луна, и эти удивительные, припущенные непонятно откуда взявшимися тенями луга, полные ночной суеты насекомых, и эти волной накатывающиеся запахи молодого бурьяна, тополя — все это, несмотря на его старание, никак не могло вытеснить забродившее в нем острое чувство любви…