Дом на Старой площади

Перельман тоже был другом Левенсона. Дмитрий Соломонович называл Виктора Борисовича «фашистом» — за дурной нрав и бескомпромиссность.

Глава 4. Обретение профессии

Студенческие годы пролетели быстро, и вот началась трудовая жизнь. В последний год учебы у нас была практика, сначала в райпрокуратуре, а потом в Таганском райнарсуде. Нас сразу включили в работу как дополнительную «рабсилу». От имени следователя я вел допросы, писал все бумаги и даже выступал в суде. Сидя в зале, я писал протокол судебного заседания, а потом сопоставлял с официальным протоколом. В нарушение закона о тайне совещательной комнаты судья Звягин брал меня с собой на совещания и предлагал составлять проекты судебных решений и приговоров, потом обсуждал их с народными заседателями и, если они соглашались, давал переписывать проект в настоящий документ. «А как иначе я могу тебя научить составлять судебные документы?» — спрашивал он и был прав.

В конце практики 20 студентов были отозваны в Верховный суд СССР, лучшие практиканты привлекались к работе в высшем органе правосудия в качестве консультантов, таким образом, уже на 4 курсе мы стали «опытными» профессионалами, а не «несчастными теоретиками», как мы называли коллег-выпускников из МГУ.

Распределение для нашего курса не представляло большого труда: часть студентов уже постоянно работала в милиции, прокуратуре, плюс отличная учебная практика — в результате почти на каждого были заявки на работу. Мне предложили на выбор — в Прокуратуру СССР или Верховный суд СССР, причем за мной на комиссию пришел помощник председателя суда по кадрам и отстоял мою кандидатуру в споре с прокурором. Так что с 1 июля 1951 года я ушел в первый трудовой отпуск за счет Верховного суда СССР и с 1 августа приступил к работе сначала референтом, а через год — консультантом Судебной коллегии по уголовным делам.

Почему я сам ушел из юриспруденции, пойдя по стопам отца, окончив юрфак МГУ и даже начав работать ровно в то же самое время, как раз 1 августа, только 36 лет спустя, и не в Верхсуде СССР, а в высшей судебной инстанции РСФСР? И тоже сначала почему-то был отпуск, а потом уже работа. Только должность называлась — сразу — консультант, а потом, спустя несколько месяцев, а может год, — старший консультант. Отец передавал мне эту профессию, как передают семейное дело или наследственное ремесло. Спустя два с половиной года я покинул не только суд, но и специальность, хотя и оставался аспирантом Института государства и права АН СССР, впрочем, писавшим диссертацию на тему, имевшую очень условное отношение к праву, — исследовал вполне марксистскую проблему отчуждения. И если кто-нибудь, кроме моего умного и проницательного научного руководителя профессора Гулиева, понял бы смысл написанного, то работу можно было признать диссидентской: я утверждал, что советское право способствует отчуждению человека от власти. И это — при социализме…

Ответ очень простой: ушел несмотря на быстрое наращивание опыта и квалификации, я не хотел быть судьей, как того требовали каноны профессионального восхождения — сначала вступаешь в партию, потом в 25 лет избираешься районным судьей, затем начинаешь долгое карьерное движение, чтобы в конце пути оказаться в том же здании на Ильинке, тогда улице Куйбышева, но уже в качестве не консультанта, а члена суда. И если повезет, переместишься в суд Союза на Поварскую. Или превратишься в члена президиума Верхсуда РСФСР. Попутно, кстати, читаешь трудящимся, измученным нарзаном, на предприятиях и в магазинах лекции о каких-нибудь правовых средствах борьбы с алкоголизмом и пьянством. Тоскливая траектория. Но важнее было другое: мне казалось, что решения, даже выносившиеся обдуманно, слишком легко определяли судьбы людей. А это огромная нагрузка на совесть. Ну, во всяком случае, для меня.

И в мои годы — самый конец 1980-х, и в отцовские времена система работала примерно одинаково. Несмотря на уточнение и либерализацию законодательства в хрущевские времена, процессуально и содержательно всё было примерно то же самое. Разве что 58-я статья больше не действовала.

Когда в Госархиве РФ я раскрыл рассекреченное только в 1999-м дело маминого отца, которого забрали в 1938-м, то увидел, что правила формально соблюдались. И хотя всё было слеплено необычайно грубо и неряшливо, в принципе, попытки коряво придерживаться процессуальных норм присутствовали. Просто сами нормы были идиотскими — буква закона не соответствовала духу права, «искусства добра и справедливости». Законы восставали и восстают против права и прав человека. Это противоречие — неправовые законы — никуда и никогда не уходило из советско-российской правовой среды. И оно вырастило уже к нулевым годам поколение удивительно равнодушных, без нравственного чутья и чувства духа права следователей, судей, прокуроров. И даже таких же адвокатов-«решал».